Жизнеописание митрополита Алма-Атинского и Казахстанского Николая (Могилевского)

27 марта (9 апреля) 1877 года, в день Светлого праздника Пасхи, в семье скромного псаломщика Никифора и супруги его Марии, в селе Комиссаровка Екатеринославской губернии Верхне-Днепровского уезда родился сын. Назвали его Феодосием, в честь св. мученика Феодосия, празднование памяти которого совершает в этот день Святая Церковь.

Отец новорожденного, дослужившийся к концу своей жизни до звания протоиерея, был большим знатоком церковного пения. Особенно радел он о пении общенародном и эту любовь прививал своим детям, составляя из них семейный хор, воспевающий хвалу Богу. И детям своим он завещал следовать в жизни словам псалмопевца «Пою Богу моему, дондеже есмь».

Феодосий рос мальчиком резвым, даже шаловливым и отец иногда был вынужден сурово наказывать его за буйство юности, за что впоследствии владыка Николай был очень ему благодарен.

«Отец у нас был строг, — вспоминал Владыка — он был очень требовательным к порядку и исполнению заданных нам работ. Родитель не признавал никаких объективных причин и та работа, которая нам поручалась, должна была выполняться в срок и добросовестно. Семья у нас была большая, жалование у отца-псаломщика маленькое. Поэтому нам приходилось работать и в поле, и на огороде, и по дому. Отцу надо было всех накормить, одеть, обуть и выучить. Никто в нашей семье без образования не остался. Отец наш знал множество пословиц и поговорок, но всем им предпочитал одну: «Делу — время, потехе — час».

О матери владыка Николай вспоминал: «Мама наша была сама любовь. Она никогда не кричала на нас, а если мы провинимся, что, конечно, бывало, то она посмотрит так жалобно, что станет ужасно стыдно. И сразу даешь себе слово никогда не обижать ее, не доставлять ей ничего неприятного. Она понимала, что живется нам нелегко, но не могла облегчить тяжелой жизни и только своей любовью как бы снимала с нас усталость. Одно ее ласковое слово было больше любой награды».

Большое значение в воспитании Феодосия имела его бабушка Пелагия. «Долгими зимними вечерами, — вспоминал Владыка, — забирала нас бабушка на печь и начинались нескончаемые рассказы о святых угодниках Божиих. Бабушка была почти неграмотная, но она с поразительной точностью знала жития многих святых, особенно русских. Рассказывала она очень красочно, не книжным, а простым, народным языком, так, как эти повествования переваривались в ее сознании. Бабушкины рассказы мы запоминали гораздо лучше, чем то, что нам, бывало, задавали по книге. Мы настолько ясно представляли всю окружающую обстановку, в которой тот или иной подвижник или мученик совершал свой  подвиг, его страдания и духовную брань, которую он вел, что иногда нам казалось, что мы сами все это видели, что не бабушка, а сами святые рассказывали нам о своей жизни.

И эти простые, богодухновенные беседы воспитывали в нас честность, трудолюбие, отзывчивость и самое главное — живую веру в Господа нашего Иисуса Христа, в Его Пречистую Матерь, и святых угодников Божиих».

Вот так мы и росли, воспитываемые строгостью, трудом, любовью, рассказами о житии Святых и добрым примером наших близких».

Когда Феодосию исполнилось 10 лет, он поступил в Екатеринославское духовное училище, а через 6 лет — в Екатеринославскую духовную Семинарию.

Феодосий был очень усидчив, прилежен, имел незаурядные способности, благодаря чему он всегда был в числе первых учеников. Привыкшему с малых лет к труду, жизнь в училище, а затем в Семинарии не показалась ему трудной.

Закончив Семинарию, Феодосий стал перед выбором: жениться ли ему и стать белым священником, или же избрать монашеский путь. До принятия окончательного решения он непродолжительное время служил псаломщиком, а затем, чтобы найти применение полученным знаниям, поступил работать учителем во второклассную церковную школу.

«Времени после учения у меня было достаточно — вспоминал владыка Николай, — и я стал собирать сельскую молодежь и учить ее петь народные, а затем церковные песни. Заинтересовались. На спевки стали приходить хлопцы, а за ними потянулись и девушки. Зимой собирались в школе, а летом у кого-нибудь в саду. Потом стали петь в храме. Всем это очень понравилось. В селе уменьшились драки, молодые парни стали меньше тянуться к выпивке. Бывало, даже, что родители приходили ко мне с жалобами на своих великовозрастных сыновей и просили, чтобы я вразумил их.

Да и сам я полюбил село в котором работал, полюбил детей, юношей и девушек, и всех селян.

Но другая мечта влекла меня от этих прекрасных мест, — во мне окрепло желание поступить в монастырь. Только там, казалось мне, возможно всецело служить Господу.

И по истечении двух лет служения, в 1902 году я отправился в Ниловой пустыни Тверской епархии.

Настоятель принял меня ласково, обо всем расспросил — кто я, откуда, кто родители мои, какова семья, чем я занимаюсь. Долго говорил со мной , а потом, немного подумав, сказал: «Ну, вот что я тебе скажу, Феодосий, если через год не передумаешь поступать в монастырь, то приходи. И если я еще буду жив, приму тебя. А сейчас иди, учи своих детишек. Можешь погостить у нас недельки две — посмотришь, как мы живем, помолишься с нами». И благословил меня.

Я был несказанно рад, получив такое благословение, и, поклонившись в ноги настоятелю, поблагодарил его за отеческую беседу.

Быстро пролетели две недели. Вернувшись в село, я снова принялся за учительское дело. Подходил к концу данный мне на раздумье год. Когда наступило время прощаться с дорогими мне детьми и молодежью, сердце мое дрогнуло, возникли сомнения: а правильно ли я делаю, что оставляю их? Но желание монашеской жизни пересилило привязанность к селянам. И я отправился к месту своего нового служения в Нилову пустынь, унося в сердце своем большую благодарность к провожавшему меня народу. Было это в 1903 году».

В Ниловой пустыни Феодосий был зачислен в число послушников и, как новоначальный, проходил различные послушания — носил воду, рубил дрова, пек хлебы. Было у монастыря два парохода, на которых возили богомольцев с берега озера, где находился город Осташков, на остров к монастырю и Феодосий был назначен кассиром на один из пароходов.

Затем Феодосий, как окончивший Семинарию и имевший опыт преподавания, был назначен наставником в подготовительную школу для иноков, готовящихся принять священный сан.

6/19 декабря 1904 года в канун праздника Святителя Христова Николая, архиепископа Мир Ликийских, над Феодосием был совершен монашеский постриг. Он был наречен именем Николай.

27 мая 1905 года, в день памяти прп. Нила Столобенского в монастырском храме монах Николай был рукоположен архиепископом Тверским Высокопреосвященным Николаем (Налимовым) в сан иеродиакона, а 9 октября того же года в Твери епископом Старицким Александром (Головиным), викарием Тверской епархии, была совершена его хиротония во иеромонаха.

В сане иеромонаха о. Николай нес послушание благочинного Ниловой пустыни.

В 1907 году он поступил в Московскую Духовную Академию. Проучившись 4 года под покровом преподобного Сергия Радонежского, в 1911 году о. Николай успешно закончил Академию и за сочинение на тему «Учение аскетов о страстях» получил степень кандидата богословия.

В бытность свою в Академии, о. Николай по благословению ректора Академии преосвященного епископа Феодора (Поздеевского) исполнял обязанности благочинного академического духовенства.

С 1911 по 1912 год занимал должность помощника инспектора Академии.

В 1912 году о. Николай был назначен инспектором Полтавской Духовной Семинарии, в 1913 году переведен на ту же долдность в Черниговскую духовную Семинарию.

К вопросу воспитания в духовных школах о. Николай относился не только с большой ответственностью, но и с отеческой любовью, стараясь из своих питомцев взрастить настоящих пастырей стада Христова, что считал главным делом Духовных Семинарий и Академий.

В 1915 году о. Николай возведен в сан игумена, а 10 октября 1916 года назначен настоятелем Княже-Владимирского монастыря в г. Иркутске с возведением в сан архимандрита, а так же заведующим Иркутской учительской миссионерской школы.

12 июня 1917 года по выбору учебной корпорации назначен ректором Черниговской Семинарии. Кроме того архимандрит Николай был назначен настоятелем Елецкого Успенского монастыря в Чернигове.

 

Приближался октябрь 1917 года, а за ним — эпоха революционного террора, охватившая всю Россию и все историческое пространство между двумя Великими войнами. Большевики соединили борьбу за власть в России с борьбой против Русской Православной Церкви.

В первые послереволюционные годы картина церковных настроений на Украине была чрезвычайно запутанной. Пришедшее в 1918 году к власти в Киеве правительство Центральной рады объявило о независимости Украины (Украинской Державы). В связи с этим возникал вопрос об устройстве церковных дел на Украине.

В 1918 году был созван Всеукраинский Церковный Собор, который проходил в Киеве с 7 (20) января по 9 (22) февраля. Архимандрит Николай, как представитель духовно-учебных заведений, принимал участие в деятельности Собора.

Ввиду бурно развивающихся политических событий Собор дважды прекращал свою работу.

Вспоминая этот период своей жизни Владыка любил рассказывать о том, как особо почитаемая им угодница Божия святая Великомученица Варвара сохранила его тогда от нечаянной смерти.

Время было неспокойное, на Киев стремительно наступали красные, шла стрельба, всюду рвались снаряды. О. Николай с горсточкой богомольцев в Златоверхо-Михайловском монастыре служил молебен у раки святых мощей великомученицы Варвары. В монастыре было установлено по вторникам после Литургии соборне служить акафист перед мощами Великомученицы в храме, который находился на втором этаже собора. Во время молебна в храм попал шестидюймовый снаряд, разрушивший главный купол храма. «Но все мы, и я, — вспоминал Владыка, — были спасены молитвами Великомученицы!»

На осенней сессии Собора, открывшейся в Киеве 23 ноября 1918 года, сонм православных архиереев, участников Собора, постановил быть архимандриту Николаю епископом Стародубским, викарием Черниговской епархии.

Был назначен день хиротонии — 4 декабря (в день празднования памяти Великомученицы Варвары) в том же Михайловском монастыре. Но неожиданно о. Николай заболел сыпным тифом и около двух месяцев пролежал в больнице при Киево-Печерской Лавре. Хиротония была отложена.

«Лежа в больничной палате — рассказывал владыка Николай — я часто задавал себе вопрос — почему моя хиротония была отложена неожиданной моей болезнью? И пришел к выводу, что грехи мои были тому причиной и болезнь дана мне для очищения души.

Я решил провести генеральную исповедь и исповедать перед духовником все мои грехи, начиная с семилетнего возраста. Написав на бумаге все, что открыла мне память, я исповедовал, стоя на коленях перед схимником, все, в чем осуждала меня моя совесть.

Чудная то была исповедь! Такой больше в жизни я не имел! Велика то была и милость Божия ко мне!»

20 октября 1919 года в Чернигове архимандрит Николай был хиротонисан во епископа Стародубского, викария Черниговской епархии. Хиротонию совершали архиепископ Черниговский и Нежинский Пахомий (Кедров) и епископ Новоград-Северский, викарий Черниговской епархии, Иоанн (Доброславин).

«В том, что моя хиротония состоялась в родном мне Чернигове, — говорил впоследствии владыка Николай, — где со мною молились и разделяли мою духовную радость любимые мною и любящие меня черниговцы, я усматриваю особую благость ко мне Отца Небесного и Святителя Феодосия Черниговского, незримо от раки святых мощей своих меня благословлявшего во время возложения на мою главу рук двух святителей.

И еще благодарил я Господа за то, что хиротония состоялась после того, как многие из собиравшихся на Собор в 1918 году архиереев к осени 1919 года уже эмигрировали за границу и меня рукополагали не двадцать, а два архиерея, оставшиеся, несмотря на смертельную опасность, на своих кафедрах. Слава Тебе, Господи, что я не оказался в расколе, не убежал вместе с другими за границу, а остался на своей Родине».

С 1920 года владыка Николай назначен епископом Сосницким, викарием этой же епархии.

 

Серьезным потрясением церковной жизни России явилось повсеместное вскрытие мощей святых угодников Божиих.

В Чернигове была создана комиссия  по обследованию мощей Святителя Феодосия. Владыка Николай с болью и горечью принял это сообщение.

При обследовании мощей в феврале 1921 года в соборе присутствовало большое количество верующих, состав комиссии был так же многочисленен. Когда Владыка вместе с комиссией подошел к раке Святителя и, вынужденный приказом, стал разоблачать святые мощи, он со слезами молил Господа не допустить над Святителем никакого кощунства и молитва его была услышана. Члены комиссии осмотрели нетленное высохшее тело Святителя Феодосия и убедились, что мощи были подлинные.

Но среди пришедших богомольцев была одна женщина, которая усомнилась, и подумала, что это не человеческое тело, а искусственная восковая фигура и решила проверить. Когда она подошла, как и все остальные, приложиться к руке Святителя (руки у него были сложены крестообразно на груди), то незаметно вынула из платья булавочку и уколола руку Святителя. И вдруг из места укола брызнула живая человеческая кровь! В ужасе от этого чуда, женщина тут же исповедала перед всеми свой неправый помысл и дерзкий поступок и все, видевшие эту капельку крови возблагодарили Бога, прославившего Своего Угодника. А сама женщина укрепилась в вере.

В наступлении на Русскую Православную Церковь большевики в начале 20-х годов прибегли к помощи модернистской схизмы обновленцев. Раскол еще не успел вполне оформиться в Москве и Петрограде, как круги от него достигли Украины и пошли по ней.[1]

С 6 августа 1923 года владыка Николай был назначен епископом Каширским, викарием Тульской епархии.

С 19 октября 1923 года управлял Тульской епархией и Одоевской. Владыка Николай занял непримиримую позицию по отношению к обновленцам, обличая их с церковной кафедры и объясняя своей пастве гибельность этого пути.

В 1924 году Владыка приехал в Москву, где вместе с группой епископов, в числе которых был архиепископ Феодор (Поздеевский), подвергся аресту органами ГПУ и был посажен в Бутырскую тюрьму.[2] Просидев там две недели, Владыка был выпущен.[3]

30 марта/12 апреля 1925 года владыка Николай был свидетелем и участником торжественного погребения в Донском монастыре Патриарха Московского и всея Руси, исповедника Православия Святителя Тихона.

Об этом событии вспоминала впоследствии монахиня Нина (Штауде), познакомившаяся с владыкой Николаем в 50-е годы в Алма-Ате:

«Как-то однажды зашел у нас с владыкой Николаем разговор о Патриархе Тихоне. Оказалось, что Владыка был на его похоронах в Москве весной 1925 года, когда и я была на кладбище Донского монастыря. Тогда так исключительно дисциплинированно вели себя собравшиеся в несметном количестве в ограде монастыря верующие, что я даже могла, находясь в первом ряду около дорожки, по которой шла похоронная процессия, в момент пронесения гроба Святителя освободить руку из цепи и перекреститься: ни один человек при этом не шелохнулся на своем месте, а могли бы любопытные ринуться и смять передние ряды. Но все, очевидно, понимали, что вследствие этого произошла бы катастрофа, так как десятки тысяч людей были заперты внутри ограды. И это дало бы повод торжествовать неверующим, которые, тоже собравшись в большом числе за оградой, следили за нами.

А когда нас выпускали затем небольшими партиями из ворот монастыря, на крыше патриарших покоев стояли епископы и благословляли выходящих, которые постепенно заполнили всю Донскую улицу» …Я вспомнила эту картину и поделилась этим воспоминанием с Владыкой. “Вот и я стоял тогда на крыше и благословлял выходивших из ворот богомольцев”, — сказал он, с улыбкой посмотрев на меня».

 

11 апреля 1925 года обновленческий синод выступил по поводу кончины Святейшего Патриарха Тихона с призывом к «воссоединению» Церкви, которое должно было, по их планам, состояться на «Поместном соборе Православной Церкви в СССР» в октябре 1925 года. Владыка Николай разделял общее почти у всех православных архиереев мнение, что этотсобор, на котором обновленцы заранее завладели для себя всеми преимуществами, может принести православным только вред. Поэтому он, последовав примеру томившегося в далекой северной ссылке патриаршего Местоблюстителя митрополита Кирилла (Смирнова), письма и высказывания которого по этому вопросу доходили до верных чад Церкви, а так же прочих непримиримых по отношению к раскольникам архиереев, сделал предписание настоятелям и церковным советам не входить в переговоры с обновленцами.

Положение в Тульской епархии в это время было очень тяжелое. Обновленцы захватили подавляющее большинство приходов. Но со своей маленькой паствой епископ Николай упорно боролся против врагов православия. Тульское епархиальное управление принимало все меры для привлечения православных к  участию в съезде и в соборе, но епископ Николай и его паства твердо держались намеченной тактики. [4] Исходом этой борьбы был арест Владыки, последовавший 8 мая 1925 года.

Проведя в заключении более двух лет, и освободившись 16 сентября 1927 года, владыка Николай был назначен на Орловскую кафедру.

В Орле Владыка служил до следующего своего ареста, который произошел 27 июля 1932 года. Некоторое время, предшествующее аресту, по причине трудности жизни и служения в Орле, Владыка, как указано о том в уголовном деле, пребывал на покое.

Вместе с ним было арестовано и проходило по делу еще 128 человек. Епископа Николая обвиняли в том, что он, при содействии 5-и человек орловского духовенства, «явился руководителем и организатором контрреволюционной церковно-монастырской организации «Ревнители Церкви», направлял контрревллюционную деятельность на борьбу против Сов. власти и колхозного строительства. Для пополнения рядов контрреволюционеров организации организовал два подпольных монастыря, проводил пострижения в монашество, т. е. в преступлениях, предусмотренных ст. 58-10, 58-11 УК РСФСР».

На допросах в ГПУ Владыка дал такие показания:

«Антисоветская деятельность моя была проявлена при индивидуальном моем разговоре среди духовенства и мирян в следующем виде: я принимал у себя и оказывал приют репрессированным Сов. властью за антисоветскую деятельность. Так, по приказу высланному в г. Орел [не разборчиво] Назарию предоставлял квартиру и материальную помощь. Я пересылал деньги через близких родственников находящимся в ссылке за антисоветскую деятельность архимандриту Пантелеимону и Льву Адамову. Оказывая материальную помощь, я считал их страдальцами за веру, укреплял их морально, укреплял их способность бороться за дело религии.

Из мест заключения духовенства я получал известия об их жизни и в свою очередь сообщал о своей.

Как я уже показал ранее, я болел душой за закрытие Сов. властью монастырей… [не разборчиво].

Моими единомышленниками были игумен Алексий и игумен бывшего мужского орловского монастыря Ипполит Носик, которые стремились организовать вокруг церкви монашество и пополнить монашество глубоко верующими людьми, стремящимися послужить религии. Я стремление их поддерживал. Подбирали для этого подходящих [людей] и я благословлял игумена Ипполита на постриг их в монашество. Всего с моего разрешения постриглось до 20-и человек. Таким путем мы пополняли монашество новыми свежими кадрами. И вопреки запрещениям Сов. власти организовывали монашество вокруг церкви, по сути создали монастыри.

Для более успешного объединения вокруг церкви религиозных крестьян практиковали постриги схимниц, которых имеется в Орле несколько. Они своим схимничеством известны далеко за пределами Орловского района. К ним на поклон приходили крестьяне из других селений. Приходившие крестьяне задавали всевозможные вопросы, в том числе и о колхозном строительстве. Помню случай, и меня спрашивали — вступать в колхозы?  Я на это отвечал, что это дело безбожия, я могу давать ответы на вопросы, связанные с религией. Мой ответ, конечно, не мог удовлетворить спрашивающего. Но, в то же время, в колхозы ходить не следует, как в безбожную организацию. С духовенством г. Орла я иногда беседовал о плохой нашей жизни при Сов. власти, что я и переживал с наложением на меня больших налогов, что частично и послужило моим уходом на покой.

1932 год, ноябрь.

Могилевский читал».[5]

 

Постановлением коллегии ОГПУ от 7 декабря 1932 года епископ Николай был осужден  по статье 58-10 УК РСФСР на 5 лет лишения свободы.[6]

Через четыре месяца после вынесения приговора Владыку из Воронежа отправили в Мордовию в г. Темников, оттуда в Чувашию в г. Алатырь и, наконец, в Саров.

Трудно было Владыке в годы лишений. Но Господь не оставил его. В течении пяти лет пребывания Владыки в лагерях ему помогала его духовная дочь Вера Афанасьевна Фомушкина, хорошо знакомая ему по Орлу.[7] Она решила, что не должна оставлять своего духовного наставника в это трудное время и, оставив все, последовала за ним. Вера Афанасьевна приезжала в те пункты, куда этапировали Владыку, находила там верующих людей, которые помогали кто чем мог в эти голодные годы, собирала милостыню и передавала Владыке передачи, которыми он делился с другими заключенными.

Вспоминая свои странствия по лагерям, Владыка много рассказывал о Сарове, где он пробыл довольно долгое время:

«После закрытия и разорения монастыря в его помещениях был образован исправительно-трудовой лагерь, в который я и попал. Когда я переступил порог этой святой обители, сердце мое исполнилось такой невыразимой радости, что трудно было ее сдержать.

«Вот и привел меня Господь в Саровскую пустынь — думал я —  к преподобному Серафиму, к которому в течении моей жизни неоднократно обращался я с горячей молитвой».

Я перецеловал в монастыре все решеточки и все окошечки. В те времена была еще цела келья преподобного Серафима.

В этом лагере было много лиц духовного звания. Вере Афанасьевне каким-то образом удавалось передавать нам кагор и просфоры. Они были испечены в виде обыкновенных булочек довольно темного цвета. И на этом приношении в лагере мы тайно совершали Божественную Литургию. Антиминс нам так же достала и передала Вера Афанасьевна.

Я все то время, что пребывал в Сарове,  так и считал, что нахожусь на послушании у преподобного Серафима, по молитвам которого Господь посылает нам такое утешение, что мы можем служить в заключении Литургию и причащаться Святых Христовых Таин. И не только я, но и все мои солагерники так же считали, что Господь даровал нам большую духовную радость — быть в послушании у преподобного Серафима в Саровской пустыни».

 

В 1937 году епископ Николай был освобожден из лагеря. Но, не получив назначения на кафедру, он проживал сначала в г. Егорьевске Московской области, а затем в г. Киржаче Ивановской области. В этот период по вызову Местоблюстителя патриаршего престола митрополита Сергия (Страгородского) он часто приезжал в Москву для исповеди митрополита Сергия и помощи в делах Патриархии. Тогда он имел возможность служить в московских соборах — в Богоявленском Елоховском, Богоявленском Дорогомиловском (впоследствии взорванном), в храме Сорока мучеников, что напротив Новоспасского Монастыря и Илии Обыденного. Много времени проводил Владыка в библиотеке Патриархии. Впоследствии он с большой теплотой вспоминал об этом периоде. «Часто и по долгу проживал я у митрополита Сергия, пользуясь его отеческой лаской и помогая ему».

 

Начавшаяся Вторая Мировая война изменила карту Европы. В 1939 году произошло включение в состав СССР Западной Украины и Западной Белорусии, а в 1940 году — Бессарабии и Прибалтики. Продвижение границ Советского государства на запад территориально расширило юрисдикцию Российской Православной Церкви. К концу 1940 года митрополит Сергий приступил к устройству Церковных дел в этих областях.

В 1941 году владыка Николай был возведен с сан архиепископа.

Весть о начале Великой Отечественной войны застала Владыку в преддверии совершения им Божественной Литургии.

«Я служил проскомидию, — вспоминал Владыка, — когда один из моих друзей в тиши алтаря сообщил мне эту ужасную весть. Что я мог сказать пастве, в слезах ожидавшей не моего, а Христова утешения?

Я только повторил то, что сказал некогда св. Александр Невский: «Не в силе Бог, а в правде!»

В тот год 22 июля праздновалась память всех Святых в земле Русской просиявших. Думаю, в этом есть особый смысл. По грехам нашим понесли мы тогда тяжелое испытание, но Святые земли Российской не оставили нас своим заступничеством: будучи искушаемы, они могли и искушаемым помочь. Мы обращались к ним, нашим землякам, за помощью и эта небесная помощь явилась тогда, когда ее трудно было ожидать, и проявилась она не только в мужестве и героизме наших воинов, не только в единении всего народа, но и в тех обстоятельствах, которые помогли получить нам законную и справедливую победу».

И вслед за этой вестью архиепископа Николая постигло новое испытание —  27 июня 1941 года Владыка был арестован и помещен в тюрьму г. Саратова, где проводилось следствие.

Владыке Николаю было предъявлено следующее обвинение:[8]

«Могилевский Феодосий Никифорович, в 1937 году отбыв наказание, возобновил антисоветскую деятельность, установил связи с церковниками Москвы, Тулы, Орла и других городов. Снабжал приезжавших епископов западных областей Украины, Белоруссии и Прибалтийских республик антисоветской клеветнической информацией о положении религии в СССР с целью вызова недовольства среди верующих. В марте 1941 года встречался с епископами, приезжавшими из западных областей УССР. На одном из собраний епископата он, в частности, заявил:

«…Большинство епископов в СССР находятся в ссылках. Митрополит Сергий окружен небольшой группой епископов, к которым не расположена масса верующих… Советская власть усиливает свое давление на Церковь и верующих».

Пользуясь информацией Могилевского духовенство из западных областей усилило распространение провокационных слухов:

«Оказывается, в СССР нет архиереев. Мне об этом подробно рассказывал Николай Могилевский. Он говорил, как пачками высылали архиереев в известные годы. Теперь их нет на Севере России, на Украине, в Сибири. Я все-таки думал, что хоть где-то архиереи имеются, а теперь узнал, что их нет» (Епископ Алексий Громадский).

Епископу Симону (Ивановскому), приехавшему в Москву из Ровенской области, Могилевский заявил:

«Вас на Западной Украине ждет то же, что пережили мы здесь. Будьте готовы к разгрому церкви и к террору над духовенством, к колхозным насилиям и к другим подобным прелестям».

 

 

Обвинительное заключение.

По следственному делу № 3230 по обвинению

Могилевского Феодосия (Николая) Никифоровича

в преступлениях, предусмотренных ст. ст.  58-10 ч. 1

и 58-11 УК РСФСР.

 

В НКГБ СССР поступили данные о том, что служитель религиозного культа Могилевский Феодосий (Николай) Никифорович в 1932 году был осужден, как организатор и руководитель церковно-монархической группы, по отбытию наказания вновь возобновил антисоветскую работу, установил преступные связи с церковниками ряда городов и проводил среди них церковную агитацию.

На основании этих данных 2 июля 1941 года Могилевский был арестован.

Произведенным по делу расследованием установлено, что Могилевский, будучи враждебно настроен к Советской власти, систематически в своем окружении проводил антисоветскую агитацию. Снабжал приезжавших епископов западных областей Украины, Белоруссии и Прибалтийских республик антисоветской клеветнической информацией о положении религии в СССР с целью вызова недовольства среди верующих.

В предварительном обвинении Могилевский виновным себя признал частично.

Обвинительное заключение составлено в Саратове 25 августа 1941 года.

Постанавлением Особого Совещания при Народном Комиссариате Внутренних Дел СССР Могилевского Феодосия (Николая) Никифоровича, как социально-опасный элемент сослать в Казахскую ССР сроком на 5 лет, считая срок с 27-го июня 1941 года».

 

Пробыв в Саратове в общей сложности шесть месяцев Владыка Николай был направлен в Казахстан, в город Актюбинск, а оттуда через три месяца в город Челкар Актюбинской области.

Челкар представлял из себя небольшое поселение в глухой полупустыне на железнодорожной станции, состоящее из маленьких глинобитных домишек. Летом эта пустыня с ее сыпучими песками и горячими ветрами казалась безжизненной, она словно вымирала от палящего знойного солнца, которое выжигало и без того скудную ее растительность. А зимой ледяная пурга и трескучий мороз были хозяевами в этой бескрайней и унылой местности.

Владыка ехал на вольную ссылку, но в арестантском вагоне. На станцию Челкар поезд прибыл ночью. Охранники вытолкали Владыку на перрон в нижнем белье и рваном ватнике. В руках у Владыки было только удостоверение, с которым он должен два раза в месяц являться в местное отделение НКВД на отметку.

Оставшуюся часть ночи Владыка пересидел на вокзале. Настало утро. Надо было куда-то идти. Но как идти зимой в таком виде? Да и идти было некуда. Владыке пришлось обратиться за помощью к старушкам, и на его просьбу откликнулись добрые женские сердца. Старушки подали ему  кто —  штаны, кто — телогрейку, кто — шапку, кто — залатанные валенки. Бедного старика, так ласково просившего помочь ему, кое как одели и обули. Одна старушка приютила его в сарае, где у нее находились корова и свинья. Владыке в это время шел уже 65-й год. Голова его была бела и вид его невольно вызывал сострадание. Владыка пытался устроиться на работу, но его нигде не брали, — он выглядел старше своих лет. Он вынужден был собирать милостыню, чтобы не умереть с голоду.

Так, до глубокой осени 1942 года Владыка продолжал влачить свое нищенское существование. Физические силы его были на исходе. От недоедания и холода у него развилось худосочие, тело его было покрыто нарывами, от грязи завелись вши. Силы покидали не по дням, а по часам…

И вот пришел момент, когда иссякли последние силы и Владыка потерял сознание.

Очнулся он в больнице, в чистой комнате, в чистой постели. Было светло и тепло, над Владыкой склонились люди. Он закрыл глаза, решив, что все это ему кажется. Один из склонившихся проверил пульс и сказал:

— Ну вот, почти нормальный! Очнулся наш дедушка!

Поправлялся Владыка медленно. А когда поднялся с постели, сразу же стал стараться принести пользу окружающим. В больнице полюбили этого доброго старичка. Все стали называть его ласково: «Дедушка». Но только один молодой врач знал трагедию этого «дедушки», знал, что выпиши его из больницы, и опять пойдет он просить милостыню и жить рядом с коровой и свиньей. Врачу было жаль «дедушку», и он держал его в больнице, сколько это было возможно. Но шла война и каждая койка была на учете.

И вот настал день, когда врачу предложили выписать «дедушку» из больницы. Загрустил Владыка — куда ему было идти? Он стал молиться Господу, снова отдавая себя в Его волю: «Куда Ты, Господи, пошлешь меня, туда и пойду!»

К выписке «дедушки» готовилась вся больница. И вот, когда все собрались проститься с добрым «дедушкой», вошла нянечка и сказала:

— Дедушка, за вами приехали!

— Кто приехал? — спросили все разом.

— Да тот самый татарин, который вам иногда передачи приносил, разве не помните?

Конечно, Владыка не мог забыть, как регулярно, через каждые десять дней, ему передавали от какого-то незнакомого ему татарина пару татарских лепешек, несколько яиц и несколько кусочков сахара. И еще знал Владыка, что именно этот татарин подобрал его, полуживого,  без памяти лежащего на дороге, и отвез в больницу.

Ошеломленный, Владыка пошел к выходу. Действительно, у больничных дверей стоял татарин с кнутом в руках.

— Ну, здоров, бачка! — сказал он Владыке и улыбнулся добродушной улыбкой.

Владыка тоже поздоровался с ним. Вышли на улицу, татарин посадил Владыку в сани, сел сам и они поехали. Был конец зимы 1943 года.

По дороге они не разговаривали. Владыка не мог говорить от переполнявших его чувств. «Слава Тебе, Господи! Слава Тебе, Господи!» — только и мог он мысленно повторять.

Для Владыки началась спокойная жизнь.

 

Шел 1943 год. Он ознаменовался победами советских войск в решающих битвах под Сталинградом и на Курской дуге, определивших исход Великой Отечественной войны. Закономерность, с которой военные успехи Советской армии увеличивались по мере ослабления государственного гнета на Церковь, все больше убеждала людей в том, что за внешними событиями эпохи стоит Воля неземная и что Сам Бог сокрушает врагов России.

5 сентября в газете «Известия» появилось следующее сообщение:

«4 сентября с. г. у Председателя Совета Народных Комиссаров СССР т. И. В. Сталина состоялся прием, во время которого имела место беседа с патриаршим Местоблюстителем митрополитом Сергием, Ленинградским митрополитом Алексием и экзархом Украины, Киевским и Галицким митрополитом Николаем».

И уже 8 сентября 1943 года состоялся Архиерейский Собор, на котором главой Русской Православной Церкви был избран патриарший Местоблюститель митрополит Сергий (Страгородский).

Эти события повлияли и на духовную жизнь далекого и как бы забытого Богом Челкара. Жители Челкара стали хлопотать о построении молитвенного дома. А пока владыка Николай имел возможность служить в доме одной бедной женщины, потерявшей на войне мужа и двоих сыновей.

После стольких лет гонений, горя и нужды Владыка снова приступил к пастырскому служению, стал проповедовать, наставлять, утешать, вселять надежду в души людей. Владыка служил в собственноручно сшитом холщевом облачении как простой священник, иерейским чином совершал Литургии и Всенощные бдения, крестил, венчал, отпевал усопших и убиенных на фронтах воинов.

«При этой окружающей дикой природе, — писал Владыка в одном из писем тех лет, — я все-же имею великое духовное утешение, что скрашивает мое одиночество. За отсутствием здесь священнослужителей, я приглашен к служению. Имеем молитвенный дом, где Литургисаю (по-иерейски), совершаю всякие требы; особенно приятно было совершить уже более 15-и бракосочетаний. Имеем колокол, а ко дню Святой Пасхи зазвоним во все четыре.[9]

…А все же милая родина грезится мне… К ней моя мысль, все мое сердце, хочется снова, как когда-то послужить ей…»

Подходил к концу 1943 год. Война продолжалась, но по всей стране уже восстанавливались храмы, открывались новые приходы. Важнейшей заботой Патриарха было замещение архиерейских кафедр, большинство из которых вдовствовало.

27 октября 1943 года Патриарх Сергий направил в Совет по делам РПЦ заявление на имя председателя Совета Г. Г. Карпова следующего содержания:

«Прошу Вас возбудить пред Правительством СССР ходатайство об амнистии перечисленным в прилагаемом списке лицам, которых я бы желал привлечь к церковной работе под моим ведением».

К заявлению был приложен список 26 священнослужителей, в число которых было внесено имя архиепископа Николая (Могилевского). Все поименованные в этом списке, кроме одного епископа Николая, в действительности были уже расстреляны или погибли в лагерях от каторжных условий жизни, от голода и тяжких работ.[10]

Но освобождения из ссылки владыки Николая не последовало.

10 октября 1944 года Владыка сам направил Народному Комиссару Внутренних дел СССР «усердную просьбу», в которой просил снять с него звание «вольного ссыльного», разрешить уехать в Россию «и там занять епископскую кафедру по назначению Патриаршего Синода».[11]

Постановлением Особого Совещания при Народном Комиссариате Внутренних Дел СССР от 19 мая 1945 года владыка Николай был освобожден досрочно.[12]

«О моих перспективах — писал Владыка из Челкара в Орел своему другу протоиерею Иоанну Дубакину — они не оправдались совсем, но, возможно, скоро станут яснее.

В мае месяце я получил частное извещение о состоявшемся в Синоде назначении меня в Алма-Ату (столицу Казахст.).

Канцелярией это дело не оформлено, почему-то откладывается оформление. Патриарх Алексий отправился в заграничную поездку на Восток.

Здесь произошло другое: 18 июня мне объявили об освобождении. Теперь вполне возможно стало мое назначение и в Россию. Узнав о возвращении Патриарха, я послал письменную просьбу ему об устроении меня в России. И теперь жду его решения, а через него Божия о мне определения.

Более сорока моих братьев уже вышли на ниву Христову — хочу и я встать с ними в ряды делателей виноградника Его».

 

В этот период Патриархом Алексием и Святейшим Синодом решался вопрос о нормализации церковной жизни на территории Казахстана. Алма-Атинская кафедра вдовствовала с 1937 года, после того, как 10 октября был расстрелян преосвященный архиепископ Алма-Атинский Тихон (Шарапов) вместе с приближенным к нему духовенством. С 1937 года в Алма-Ате не было ни одного действующего православного храма, а во всем Казахстане их насчитывались единицы. Казахстанской епархии, как таковой, не существовало, и Казахстан в 1944 году был включен в состав Ташкентской и Среднеазиатской епархии.

Поскольку Ташкентская и Среднеазиатская епархия была неимоверна велика по своей территории, в Священном Синоде выражались мнения о дроблении Казахстана на регионы, которые отошли бы к иным епархиям, а именно: Семипалатинская и Петропавловская области — к Новосибирской епархии, а Кустанайская область — к Свердловской епархии.

Но епископом Ташкентским Кириллом, а так же уполномоченным по делам Русской Православной Церкви при Совнаркоме КазССР поднимался вопрос о необходимости образования самостоятельной епархии — Казахстанской с кафедрой в г. Алма-Ате, о чем епископом Кириллом был предоставлен рапорт Святейшему Патриарху Алексию.[13]

5 июля 1945 года постановлением Священного Синода была образована Алма-Атинская и Казахстанская епархия, управляющим которой был назначен архиепископ Николай (Могилевский).[14]

«Прошлая жизнь, — писал Владыка в одном из своих писем этого периода — со многими ее этапами горькими, дала нам лучший урок к терпению и упованию. Теперь, имея опыт этого учителя, можно … смело, бодрым духом изыти на дело свое. Господь зовет. Дух побуждает. Нива Божия ждет к себе делателя. Надо идти.

Теперь можно говорить об этом определеннее, так как перспективы моей жизни и предстоящих работ выяснены. Указом Патриарха я назначен в Алма-Ату с титулом «Алма-Атинский и Казахстанский» — в город зелени, фруктов, красивый город — столицу всего Казахстана.

Слово «столица» смущало мой немощный дух, я просился в маленький городок родной матушки-России, но Господу, видится, угодно увеличить тяжесть архиерейского омофора. Буди тако, яко изволися!»

Владыка Николай прибыл в Алма-Ату 26 октября 1945 года в день празднования иконы Божией Матери, именуемой Иверская.

В дневнике, который Владыка вел в течении 10-и лет пребывания на Алма-Атинской кафедре, сохранилась такая запись:

«1945 год.

Господи, благослови!

18-го июня был освобожден.

5-го июля получил назначение быть мне Архиепископом Алма-Атинским и Казахстанским.

С 21-го августа был в Москве до 17/IХ.

22 октября выбыл в Алма-Ату, куда прибыл 26-го Х. …Накануне 28-го служил первую Всенощную и Литургию в Казанской церкви. Вступительная речь — о трудностях служения пастырского…»[15]

 

Приехав в Алма-Ату, владыка Николай начал свое служение в маленькой, отдаленной от центра города Казанской церкви, переданной верующим в декабре 1944 года. Алма-Атинцы, пережившие суровые годы гонений, годы церковной смуты и расколов, перенесшие скорби военных лет, с великим духовным подъемом и со слезами радости встретили долгожданного архипастыря-исповедника, перестрадавшего в эти годы со всем русским народом, и вместе с ним устоявшего в вере в период попущенных Богом огненных испытаний. Православный люд со всего города и его окраин стал стекаться в отдаленную церковь, которая не могла вместить в себя всех жаждущих духовного утешения.

Владыка стал ходатайствовать об открытии расположенной в центре города Никольской церкви. И она в начале 1946 года была передана общине верующих.

В то время этот храм представлял неприглядное зрелище — он стоял без крестов, с сорванными куполами и снесенной колокольней. Но очень обрадовался Владыка, когда узнал, что северный придел храма прежде был освящен в честь особо чтимой им угодницы Божией святой Великомученицы Варвары.

Община сразу приступила к ремонту. На Благовещание 1946 года, когда еще внутри и снаружи храма стояли леса, в нем  прошло первое  богослужение. Никольская церковь стала Кафедральным собором новообразованной Казахстанской епархии.

Для размещения Епархиального Управления в северо-восточной части города на улице Кавалерийской был куплен дом, неподалеку от которого на улице Джетысуйской Владыка приобрел для своего проживания небольшой домик. В письмах к своим близким он так и писал:

«…Я приобрел для себя скромный домик. В Россию двигаться уже нет желания, люди здесь хорошие; окружают заботами, любовью; гнездышко свое, а посему и себе говорю, и в Патриархии сказал словами преп. Нила: «Зде вселился, зде и покой мой».

От моей резиденции домик находится в пяти минутах ходьбы. В канцелярию хожу пешочком — близко и удобно!»

В этом домике, который и поныне стоит, Владыка дожил до своей кончины.

Шло время. Подходил к концу ремонт Никольского собора.

«Собор наш Никольский приведен в прекрасный вид внутри. — Писал Владыка об этих событиях своему духовному другу протоиерею Иоанну Дубакину в Ригу. —  Два престола ко дню Рождества Христова освящены (Никольский, — главный, и в честь св. Варвары — боковой), третий, в честь св. Пантелеимона скоро предполагаем освятить.[16] Иконостасы, художественная живопись … исполнены лучшими художниками и мастерами своего дела, в нашей возможности. Собор внутри «красавец» — по общему мнению.

А что в нем было? Мерзость запустения по уходу штрафной военной роты.

…Вчера на Крещение ходил освящать воду на реку Алматинку. Погода теплая, идет пушистый снежок. Народа — море… Что-то неописуемое было… Более 15.000 было молящихся, и всех надо было благословить, устал сильно, а радостен был безмерно всем этим торжеством.

Слава Богу за все!»                                                              (20.1. 47 г.)

Так началось архипастырское служение владыки Николая вдали от горячо любимой им России на далекой Казахстанской земле.

В то время Владыке шел уже 70-й год. Но он был стройным, высоким старцем, с белоснежными власами и большой красивой белой бородой. Из-под густых и кустиками выдающихся бровей видны глубоко посаженные глаза, которые могли бы сначала показаться суровыми, но вскоре в них обнаруживались благодушие и ласковость. Походка бодра не по-стариковски, при служении — величав, спокоен, и, в то же время, по-отечески прост, монашеские поклоны Владыка полагал с юношеской легкостью.

Владыка Николай был внимателен ко всякому человеку и добросовестен ко всякому делу. У него были установлены точные часы приема посетителей, и в эти часы, если не выезжал по приходам епархии, он всегда находился у себя в кабинете.

Принимал он всех, не зависимо от возраста, пола и национальности. И к нему шли все, потому что все знали, что Владыка всегда даст хороший и дельный совет, при нужде поможет материально, и своим добрым словом, осоленным любовью, утешит обремененных и страждущих. Когда же ему говорили, что он слишком переутомляется, он возражал, что только молитва, проповедь и служение пастве в целом и каждому в отдельности и дают ему силы жить.

Он никогда никому ничего не приказывал. Он всегда просил. И, если дело было серьезное, просил со слезами. И было стыдно не выполнить его просьбу. Его кроткая просьба была сильнее приказа.

В быту Владыка был чрезвычайно прост. У него не было шикарных сервизов для приема высокопоставленных гостей. Для него все были равны. С одинаковым радушием он принимал архиерея, священника и обыкновенного мирянина. С удовольствием накормит обедом, напоит чаем, все по-простому. В еде Владыка был невзыскателен и ел все то, что ему предлагали, только в очень малом количестве.

Одежда Владыки, так же, как и питание, была чрезвычайно проста. Вот недавно вспоминали и не могли вспомнить, — были ли у Владыки шелковые рясы? Все было очень просто и приятно. Он вообще не любил роскоши. Это был старец-архиерей-простец со святой душой и любвеобильным сердцем.

В дни празднования памяти преподобных Сергия Радонежского, Серафима Саровского и Нила Столобенского он всегда служил в льняном облачении по иерейскому чину. Когда его спросили, почему он так делает, он ответил:

— Как подумаю, кем были эти святые старцы, так стыдно мне становится одевать наши парчовые облачения. Они в простых облачениях служили, а какой святости достигли! Нам бы хоть чуточку их святости… — и вздохнет, бывало.

«25. Пятница. День преп. Сергия Радонежского чудотворца. — Писал Владыка в своем дневнике в 1948 году. — Лития и акафист ему. Вместо кафизм читал я житие преп. Сергия, составленное Алексием Патриархом.

Литургию совершал с о. Архимандритом Исаакием, без диакона; в священнических облачениях; без митры, панагии, с крестом на груди, в котором находится частица Св. мощей преродобного; после отслужил молебен Св. Вел. Пантелеимону и преп. Сергию. Слово — о. Арх. Исаакия. Служба и Литургия прошла с особым подъемом духовным. Такой службы я за все годы Епископства не испытывал. Слава Богу! Пели свои любители, молитвенно-прекрасно. Далеко Казахстан от Лавры Преподобного, а как хорошо был почтен преп. Сергий!.. Настроение и у молящихся было особенно хорошее — молитвенное».

Владыка старался служить по-возможности часто. От юных лет воспитанный в любви к церковному пению, он во время торжественных служб часто сам руководил общенародным пением в храме, а в будничные дни, если не служил, то во время богослужения молился в алтаре или становился на клирос, — читал, канонаршил, пел и сам регентовал.

После Литургии, очень скромно перекусив, он занимался текущими делами. После обеда, совсем немного отдохнув, Владыка снова ехал в собор. В соборе в течении недели Владыка установил чтение пяти акафистов. В понедельник читался акафист Великомученице Варваре, в среду утром в устроенном Владыкой в нижнем помещении собора теплом (зимнем) храме в честь Успения Пресвятой Богородицы читался акафист Успению, в среду вечером — Святителю Николаю, в четверг — Великомученику Пантелеимону, в субботу — акафист Матери Божией пред иконой Ее, именуемой «Почаевская».[17]  После чтения акафиста Владыка всегда сам помазывал народ освященным елеем.

Необыкновенная ревность была у Владыки к богослужениям, которые он совершал с максимальным для приходского храма приближением к монастырскому уставу. Служил он всегда благоговейно, никогда не спешил. А когда, бывало, Владыка служит, а хор заторопит службу, он сейчас же выглянет из алтаря и спросит:

— Кто тут на поезд спешит?

Всем станет стыдно и хор сразу замедляет темп.

Как-то раз приехал Владыка в собор в половине седьмого вечера, а вечерня, которая началась в шесть часов, уже почти отошла. И Владыка сказал:

—  Давайте-ка начнем сначала, к божественной службе так небрежно относиться нельзя.

И вечерня началась сначала. Владыка встал на клирос и пел с певчими всю службу.

Владыка не только требовал строгого исполнения устава, но всегда разъяснял смысл богослужений, почему поется или читается именно то, а не иное.

Петь с Владыкой было очень хорошо. Даже будто голоса у певчих становились лучше. У него самого до самой смерти сохранялся молодой сильный голос, и если Владыку не видеть, то никогда не подумаешь, что поет старец. Своею бодростью и молитвенным горением он подавал пример и сослужителям своим церковным, и всему народу.

Молился Владыка со слезами, особенно при совершении Божественной Литургии, когда пели «Тебе поем, Тебе благословим…», он всегда плакал.Он говорил, что плачет от радости, что Господь сподобил его совершать эту Литургию и от счастья, что он может принести молитвы за всех своих духовных чад, за всех пасомых.

«Служу бодро, громко, часто, по милости Господа нашего Иисуса Христа, с подаваемыми от Него слезами… — писал Владыка в своих письмах. —  Утешение се мне и Его Святая милость. … Благодарю Господа, призвавшего мое убожество быть Его служителем».

Все ценили Владыку, как великого за всех к Богу молитвенника.

Каждую свою службу Владыка сопровождал поучениями. Его мудрые речи были основаны на большом жизненном опыте, а почтенный возраст Владыки и его отеческое отношение к пастве делали его поучения еще более авторитетными, слова его выслушивались с большим вниманием и доверием всеми, кого он по-старинному, ласково и тепло называл «други мои».

Обычно в среду после акафиста Владыка предлагал остаться тем, кто желает поучиться петь. Время было такое, что старые люди почти все забыли, а молодые, которые только пришли в храм, ничего не знали. Молитвословов в то время в продаже не было, все приходили в эти вечера с тетрадями и карандашами, чтобы записывать молитвы, тропари, кондаки. Владыка выходил на солею, объяснял сначала смысл песнопения, которое в тот день разучивалось, потом пел его сам и после этого, задав тон, пел его со всем народом.

Сначала пение звучало нестройно и не красиво, но Владыка подбадривал народ и терпеливо продолжал занятия. И вскоре научились петь все, даже те, кто никогда не пел в своей жизни.

Во время богослужений Владыка, стоя на кафедре, или специально выйдя из алтаря, обращался к молящимся со словами:

— Пойте, други мои, пойте!

И народ пел. В конце-концов образовался очень хороший, слаженный народный хор, который мог пропеть почти всю Литургию и Всенощную без участия правого клироса.

За Всенощной, стоя на облачальном месте, во время прославления Богоматери, при словах: «Честнейшую Херувим и Славнейшую без сравнения Серафим, … сущую Богородицу Тя величаем», довольно громко всем напоминал: «С поклоном!», — сам подавая пример, положив поклон перед словами «Тя величаем». И весь народ привык дружно кланяться вместе с ним. Усердный молитвенник, особенно любил и почитал Владыка Матерь Божию.

К большому духовному утешению своей паствы, в праздник Успения Пресвятой Богородицы Владыка, впервые в Алма-Ате, стал совершать дивный чин погребения Плащаницы.

Родившись на Украине, любил он иногда вспоминать и свою «ридну мову». Благословляя народ на Литургии со словами: «Призри с небесе, Боже, и виждь, и посети виноград сей…», иногда вторично произносил этот возглас по-гречески, а в третий раз по-украински. Но, конечно, он не был, как говорттся, узким националистом, наоборот, широкое и любящее сердце его вмещало «эллина и иудея, мужеский пол и женский», по слову Апостола.

Одно время для того, чтобы народ не беспокоил и не теснил Владыку во время богослужения, в соборе, вокруг кафедры была сделана оградка. Но простояла она недолго — Владыка велел ее убрать. Он не захотел даже внешним образом отделять себя от народа.

— Я люблю своих чад, — сказал он, — и они меня, надеюсь, тоже любят. А если кто нечаянно толкнет при большом стечении народа, то не беда. Пусть только больше народа приходит в храм Божий!

А народу в то время в собор ходило действительно очень много.

Большое внимание Владыка уделял исповеди. Много было сказано им слов о покаянии и о значении истинного покаяния. Владыка отвергал общую исповедь. Он говорил, что только на индивидуальной исповеди христианин может по-настоящему очистить свою совесть от грехов и получить разрешение от них.

Часто бывало, что Владыка сам исповедовал, особенно новоначальных.

Такого же отношения к исповеди Владыка требовал от служащего с ним духовенства.

Часто в проповедях Владыка говорил о ношении нательного креста. Всегда напоминал, что без креста нельзя подходить к исповеди и причастию. Однажды после акафиста, помазывая всех святым елеем, Владыка неожиданно сказал одной из певчих:

— А ты, Александра, крестик никогда не забывай надевать, без крестика никуда не ходи. Когда будешь умываться, крестик не снимай, а то забудешь и уйдешь без креста.

Александра не поняла сначала, почему Владыка так сказал ей и, лишь придя домой, увидела, что крестик ее лежит на столе. Она, умываясь, сняла его и забыла надеть.

Очень много подобных замечаний делал Владыка своим пасомым. Ему было все известно о своих духовных чадах. «Владыка на три метра сквозь землю видит» — говорили знавшие его.

Однажды, после Литургии в день празднования всех Святых в земле Российской просиявших, Владыка вышел к своей пастве с таким словом:

«Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа!

Существует поговорка, даже и не поговорка, а так сказали послы князя Владимира: «После сладкого человек не захочет горького». Верно это? Верно. Но иногда приходится вкусить горького после сладкого.

Вот мы с вами только что насладились прекрасной службой всем Святым, получили это духовное утешение, эту духовную сладость. Правда ведь? А теперь приходится сказать вам горькое.

Сегодня в алтаре я получил записку: «О упокоении Павла», и при ней рубль денег. Потом приносят вторую такую же записку: «О упокоении Павла». Через несколько минут еще: «О упокоении Павла». И еще и еще… Всего шесть совершенно одинаковых записок.

Хорошо это или нет?! (Голоса: «Плохо»). Ведь это же, други мои, колдовство! Это — страшный грех! Это — ворожба! Сколько раз я предупреждал вас — не делайте этого!

Жене изменил, скажем, муж. И вот бабки советуют ей, чтобы подала 9 записок о упокоении его и «тогда он к тебе вернется».

Вот я даже вижу эту женщину, которая сегодня сделала это. Как стыдно, особенно, когда перед вами стоит ваша малолетняя дочь, которой вы должны подавать пример! Вот возвращаю вам все 6 записок и деньги, и никогда больше не делайте этого! Исповедуйтесь перед священником в этом великом грехе, и умоляю всех вас, други мои, ради Христа прошу: бросьте все эти суеверия! Господь всегда поможет в любой беде, если вам нужно избавиться от этой беды, а если нужно терпеть беду — то надо терпеть — на все воля Божия!»

Протягивает женщине записки, деньги, и та принимает их.

 

Еще хочется рассказать, как проходил Великий пост.

В первую неделю Великого поста проводил всю службу за псаломщика, сам читал и регентовал на клиросе. Удивительно было видеть, как семидесятилетний старец выстаивает всю длинную постовую службу, даже не переступив с ноги на ногу. Откуда силы берутся?

Канон преподобного Андрея Критского всегда читал сам.

В пятницу первой недели вечером была исповедь для всех говеющих. Перед исповедью Владыка сам читал молитвы и напоминал грехи.

Обычно в этот день исповедь заканчивалась не раньше 12-и часов ночи.

В субботу все причащались, поздравляли друг друга с принятием Святых Таин, радовались друг за друга, обменивались частицами просфор, прося помянуть своих близких. И все в это время осознавали себя, действительно, детьми Одного Отца, все чувствовали себя братьями и сестрами.

Также проходили исповедь и причащение в Великие Четверток и Субботу.

На утрени в Великий Понедельник Владыка всегда сам пел «Чертог Твой вижду, Спасе мой, украшенный…» Он пел так проникновенно, что священный трепет охватывал нас в эти минуты. В храме была необыкновенная тишина, — особенно-торжественная и в то же время печальная.

Никольский собор в Алма-Ате стоит на возвышении, в те годы вокруг него был пустырь. И вот вечером, в Великий Четверг, после 12-и Евангелий можно было, стоя на высоком крыльце собора, наблюдать, как в темную-темную ночь расходятся огоньки свечечек, которые верующие несли к себе домой, чтобы зажечь святым огнем лампадку и выжечь крестики над окнами и дверьми дома.

Сначала их свет колебался очень близко друг ко другу, затем расстояние между огоньками начинало увеличиваться, они все дальше и дальше отходили друг от друга, как бы текли в разных направлениях, и вот совсем исчезали в темноте…

Святые ночи! Святые воспоминания! Ничто не может изгладить эти воспоминания из наших душ! Как много было радости и счастья в эти святые вечера, в ожидании Воскресения Христова! И такой радости, как в храме Божием, как в святом общении с духовными друзьями — никогда и нигде быть не может!

И не только посты, но и праздники у нас были также общими. Владыка старался духовно единить людей, чтобы через стяжание Духа Божия люди роднились душами, чтобы радовались радостями и печалились печалями друг друга. И Господь давал, что за молитвы Владыки среди его алмаатинской паствы никогда не возникало ни вражды, ни ненависти.

Во дни Пасхи, Рождества Христова двери дома у Владыки не закрывались. Все христосовались, славили Господа! Все! Ни от кого не отворачивался Владыка, ни от кого не закрывал он своего сердца, полного любви. Люди несли Владыке подарки и принимали подарки от него.

«На Пасху, — вспоминают клирошане, — после службы в храме мы ходили домой к Владыке поздравить его с праздником. Всю Пасху, бывало, пропоем, а ему все мало, все просит: «Давайте еще попоем… ведь такая радость у нас!» Сам с нами поет, радуется. Как малое дитя радовался Владыка Великим праздникам.

На Рождество ходили к нему славить Христа. Он подарками нас станет наделять, а сам радостный, всех нас обласкает, каждой ласковое слово скажет. И нам было радостно, что в праздники Владыка наш был таким благостным, сияющим, как ясное солнышко, каждая морщинка светилась на его лице».

Владыка Николай часто говорил:

— Други мои, не забывайте меня, грешного, в молитвах своих сейчас и после смерти. Я вас не забываю и никогда не забуду. Если стяжаю дерзновение, если только Господь примет меня в свои кровы, если простит и помилует, я буду молиться за вас и после моего перехода в иную жизнь.

После каждой Литургии Владыка, стоя на амвоне, благословлял каждого, несмотря на то, что в воскресные и праздничные дни в храме присутствовало до тысячи человек и более.

— Владыка, — бывало, скажут ему его чада, — вам ведь трудно после службы еще столько времени благословлять. Дали бы общее благословение и ехали бы домой отдыхать.

— Э-э, вы не знаете, как наш православный народ любит архиерейское благословение и дорожит им! — отвечал Владыка и, помолчав, продолжал — да, бывает, что я иногда так устаю, что подумаю: «Дам общее благословение». А за этой мыслью является другая: «А вдруг меня Господь сегодня призовет к Себе и спросит, как я расстался со своей паствой?» Эта мысль придает мне силы, и я благословляю народ.

Но иногда Владыка совсем ослабевал и ему ставили кресло. И уже сидя в кресле он благословлял всех, до последнего человека. Он любил всех ровной, божественной любовью и эту любовь источал на каждого встречающегося емучеловека.

Бывали случаи, когда по состоянию здоровья врачи запрещали Владыке служить. Очень скорбел тогда Владыка — он не мог жить без храма, без службы, без своих пасомых. Тогда он совершал богослужения у себя дома, а потом садился у окошечка, которое выходило на улицу, и благословлял всех проходящих. Те, кто знал этот его обычай, специально проходили мимо его окна.

«Чем дальше в глубь старости идут годы служения, — писал Владыка в одном из писем тех лет, — тем глубже, явственнее чувствуется связь с паствой. Молишься, чтобы Господь не разлучил бы тебя в день оный от паствы твоей… Так она дорога, так сердцу близка… Ей не тесно в моем маленьком сердце… И было бы великой обидой, если бы меня разлучили с моим стадом духовным: «Зде вселился, зде и покой мой»…

С большим усердием, слезной молитвой молился Владыка и у себя дома.. В своей тихой келье, облекшись уже не в архиерейскую, а в смиренную монашескую мантию, творил Владыка молитву в те часы, когда паства его предавалась отдыху после трудов минувшего дня. Мать Вера каждое утро и каждый вечер вешала возле аналоя сухие полотенца и забирала их уже мокрыми, омоченными слезами Владыки. Бывало, иной раз приходилось верующим поздней ночью проходить по улице мимо домика Владыки и они, видя свет сквозь ставни в его келье, говорили: «Это за всех за нас молится Владыка».

Как известно, Алма-Ата, бывший город Верный, расположена у подножия Северного Тянь-Шаня. Могучей грядой с белоснежными вершинами поднимается над городом величественный горный хребет Заилийского Алатау. Однако, эти изумительные по своей красоте и живописности горы таят в себе опасность селевых потоков и землетрясений. Неоднократно бывали землетрясения такой силы, что разрушали Верный до основания, и уносили множество человеческих жизней. А так же мощные селевые потоки, вырвавшись из ледниковых зон и достигнув города, сносили и уничтожали все, встречающееся им на пути.[18] И в то время, когда на Алма-Атинской кафедре находился Владыка Николай, в народе существовало такое убеждение, что «пока Владыка жив и молится за свой город, ни землетрясение, ни иное бедствие, заслуженное нами за грехи наши, не поразит нас ради его святых молитв». Так оно и было — при его жизни город ни разу по-настоящему не трясло.

 

Не представляется возможным и посильным описать все труды, понесенные владыкой Николаем по созиданию духовной жизни на Богопросвещаемой земле Казахстана. Можно лишь привести некоторые наиболее характерные примеры его отеческой заботы и апостольской ревности о вверенном ему Христом словесном стаде.

Одной из важнейших задач своего архипастырского служения Владыка считал открытие новых приходов, которое по закону должно предваряться регистрацией в соответствующих органах власти образованной ранее церковной общины. В местные органы власти поступали сотни заявлений со всех уголков Казахстана с ходатайствами об открытии церквей и молитвенных домов. Владыка Николай не без успеха предпринимал усилия по возвращению церквей, занятых под склады или клубы, открывал и освящал молитвенные дома. Однако, далеко не все эти ходатайства находили положительное разрешение со стороны как местных властей, так и Совета по делам РПЦ в Казахстане. И, бывало, наталкиваясь на непроницаемую стену советской бюрократии, верующие годами добивались во всех инстанциях разрешения на открытие церкви. Владыка Николай всегда с участием относился к таким делам, предпринимая со своей стороны все возможное, чтобы помочь общине.

Как пример можно привести дело Большемихайловской общины г. Караганды, основанной преподобным старцем схиархимандритом Севастианом Карагандинским.[19] После многих лет обращения, хождения и поездок представителей этой общины по разного рода инстанциям, община в который раз обратилась за помощью к архиепископу Николаю, который в свою очередь передал эту просьбу Святейшему Патриарху Алексию, сопровождая ее письмом:

«Ваше Святейшество!

Прилагая при сем заявление верующих с. Большой Михайловки (Караганда) на мое имя, усердно прошу Вас сделать что можно по этой слезнице. С моей стороны было для них сделано все, но безрезультатно. Надежда только на Ваше Святейшество. Материал на регистрацию законно оформленный ими представлен давно. Открытие прихода в Большой Михайловке диктуется крайней необходимостью. Помогите!

Вашего Святейшества смиренный послушник

Архиепископ Алма-Атинский и Казахстанский Николай.

16 марта 1950 г».[20]

 

Бесконечно обширна по своим географическим размерам Казахстанская епархия. Но Владыка, несмотря на преклонные годы и усиливавшуюся с годами слабость и нездоровье, неутомимо, с истинно апостольской ревностью посещает все отдаленнейшие уголки ее, проводя богослужения и утешая верующих своим назидательным словом, всюду вдохновляя людейсвоей горячей молитвой. Часто при посещении далеких приходов из-за большого стечения народа, который не вмещал в церковь или молитвенный дом, Владыка служил под открытым небом, а народ готов был часами слушать его и неохотно расходился по домам, стараясь каким-либо вопросом продлить свое общение с Владыкой.

В приходы, находящиеся в Джамбульской, Чимкентской, Кзыл-Ординской областях, Владыка ездил поездом. На каждой станции, которые были на пути следования, он выходил на площадку вагона, благословлял собравшихся людей, иногда беседовал с ними во время стоянки поезда.

Были случаи, что пассажиры выражали недовольство тем, что на перрон нельзя было выйти из-за большого скопления народа. А народ, много лет не видевший Архиерея, жаждал хотя бы издали увидеть Владыку и получить его благословение.

На тех станциях, где Владыка сходил с поезда, направляясь посетить местный приход, собиралось часто более тысячи человек. Когда Владыка выходил из вагона люди вставали на колени и коленопреклоненно приветствовали его. Народ образовывал как бы коридор, который устилали цветами и травой. Проходя по этому живому коридору, Владыка всех благословлял.

На вокзале города Чимкента однажды произошел такой случай. Владыка проходил, благословляя всех, по такому живому коридору. Вдруг из толпы вышла женщина-казашка, упала перед Владыкой на колени, и, с трудом выговаривая русские слова, со слезами произнесла:

— Помолись о мне, о великий, нас совсем забыл Аллах, может быть ваш Бог услышит меня!

Владыка поднял ее с земли, благословил и со слезами прижал к своей груди. Женщина отошла от него, сияющая.

Много было случаев, когда иноверцы обращались к Владыке, прося его благословения, и он никому не отказывал. Как-то его спросили:

— Разве можно благословлять некрещеных?

— Если труждающиеся и обремененные просят помощи Божией, их нельзя отталкивать, — ответил Владыка. — Разве Христос не принял мытаря, разве Он не помиловал хананеянку, разве Он отказал кому-либо, просящему Его милости? Все труждающиеся и обремененные вправе уповать на милость Божию.

Когда Владыка, путешествуя по епархии, подъезжал к Челкару, сердце его билось необыкновенно радостно. Весь перрон и прилегающая к нему местность были заполнены народом, пришедшим встретить того, кто здесь, в этом городке, пережил так много горя и так много радости.

Встреча была особенной. Народ замер в молчании. Владыка тоже ничего не говорил. Все были переполнены радостью — Владыка, что снова встретился со своими пасомыми, которые были так милостивы к нему во время ссылки, а пасомые, — что видят своего Владыку, прибывшего к ним в святительской славе.

После небольшого отдыха, он начал богослужение архиерейским чином там, где во время своего изгнания служил как простой священник. Владыка служил особенно торжественно. Во время совершения Евхаристии слезы текли по его старческим ланитам.

После службы никто не расходился. На улицу вынесли кресло, усадили в него Владыку и он долго разговаривал с народом, со слезами благодаря его за все добро, оказанное ему во дни его уничижения. И люди тоже плакали от радости и просили его святых молитв.

 

Путешествуя по обширной Казахстанской епархии, Владыке часто приходилось пользовался услугами Аэрофлота. Когда он куда-либо уезжал, а особенно, если летел самолетом, то просил, чтобы за него молились, и просил так, как будто он был не иерарх, а простой смертный человек.

В июле 1947 году Владыка должен был лететь в Москву на заседание Сессии Священного Синода, временным членом которого он в тот год был назначен и, уезжая, как всегда, просил молитв у своей паствы.

Во время посадки в самолет Владыка со своими спутниками стоял у трапа и благословлял всех входящих в самолет пассажиров. Владыка ездил и летал всегда в рясе, несмотря на то, что часто подвергался за это насмешкам.

И на этот раз пассажиры, заметив что их благословляет духовное лицо, начали над ним смеяться, послышались язвительные  восклицания:

— Ну, нам лететь не страшно, с нами святой летит!

Почти никто из пассажиров не сказал доброго слова, в лучшем случае проходили мимо или делали вид, что не замечают его.

— А я не слушал их, — рассказывал по возвращении Владыка — я их жалел. Ведь люди даже не подозревают, что не от своего ума и понятия говорят хулу, а выполняют злую волю врага рода человеческого. Я спокойно благословлял всех.

Все сели, самолет поднялся в воздух. Прошло некоторое время и вдруг забеспокоились летчики, — то один, то другой выходят из кабины, что-то осматривают. Беспокойство летчиков передалось и пассажирам. В конце-концов старший пилот объявил об опасности — отказывает один мотор. Положение было угрожающее, надвигалась катастрофа. Среди пассажиров начиналась паника. Но Владыка сказал:

— Давайте помолимся! Ни одна душа не погибнет! — а потом добавил: лишь немного в грязи выпачкаемся.

Владыка встал и начал молиться. Волнение пассажиров не спадало. Никто не обращал на Владыку никакого внимания, но через несколько минут все стали затихать, вставать со своих мест и прислушиваться к его молитве. А он молил Господа спасти всех, кто летит этим самолетом.

В это время самолет стал падать вниз. Но, к удивлению летчиков, которые знали, каким должно быть это падение, самолет не падал, как обычно, а как бы планировал и тихо опускался вниз.

Самолет упал в какое-то заболоченное, но неглубокое озерцо. Двери открыть было невозможно. Поблизости на полях работали колхозники. Увидев упавший самолет, они немедленно организовали помощь. Трактором вытащили самолет из грязи, с трудом открыли двери. Пассажиры стали выходить. О Владыке как бы забыли, но когда люди немного успокоились от пережитого ими страха, то стали подходить и благодарить Владыку. Подошел и старший пилот:

— Произошло чудо, отец, — сказал он — простите за наши насмешки!

— Бог простит, —ответил Владыка. — Бога благодарите и Его Пречистую Матерь, и возлагайте свои надежды на Святителя Николая.

Вскоре к месту падения самолета были подогнаны повозки с лошадьми и всех пассажиров доставили на аэродром.

В то время в аэропорт города Москвы пришло сообщение о том, что самолет, вылетевший из Алма-Аты, потерпел катастрофу. Эта печальная весть была сообщена в Патриархию ожидавшим архиепископа Николая на заседание Сессии Синода Патриарху и членам Священного Синода, вызвав у всех глубокую скорбь. Архиепископа Николая уже не надеялись видеть в живых, но, к всеобщей радости, через некоторое время, живой и невредимый, он прибыл на заседание Синода.[21]

Через некоторое время Владыке вновь нужно было воспользоваться услугами Аэрофлота и в алма-атинском аэропорту он встретился с пилотом того упавшего самолета. Пилот подошел, протянул ему руку, Владыка подал ему свою, пилот поцеловал руку и щеку Владыки, и, не сказав ни слова, отошел.

 

В памяти старшего иподиакона Ария Ивановича Батаева ярко запечатлелось посещение ими города Уральска.

«Было это, — вспоминает Арий Иванович, — летом в начале 50-х годов. Владыка совершал богослужение в Михайло-Архангельском соборе города Уральска. После службы он стал беседовать с верующими. Народ пожаловался Владыке на зной и засуху в Уральской области, так как с того времени, как растаял снег, на землю не выпало ни единой капли дождя.

Владыка сказал:

— Давайте помолимся Царю Небесному, может быть он услышит нашу молитву.

Стали совершать чин молебного пения поемый во время бездождия. И совершилось чудо — небо, на котором не было ни единого облака, потемнело, покрылось густыми тучами и пошел не просто дождь, а хлынул ливень, как из ведра. От страшных раскатов грома дрожали стены старинного уральского собора. Владыка приостановил молитву и сказал: «Православные! Разве это не чудо?!»

Завершив молебен и подождав, когда утихнет ливень, все вышли во двор, вдохнули свежего, чистого воздуха. Владыке нужно было пройти пешком метров 200 от храма до дома настоятеля, но после ливня пыльная дорога стала месивом грязи. Тогда народ, исполненный любви и благодарности к Владыке, тут же выстлал этот путь снятой с себя одеждой. И Владыка дошел до дома, даже не запачкав своей обуви».

 

Нина Федоровна Ярофеева помнит, как Владыка впервые посетил город Петропавловск в 1946 году:

«В то время в городе была открыта только одна Всехсвятская церковь. Владыка прилетел на самолете, а поскольку машин тогда еще в городе не было, его везли от аэродрома до храма на тройке белых лошадей. Лошади были красиво убраны цветами, обвешаны бубенцами, покрыты коврами и запряжены в изящный фаэтон. Дороги в Петропавловске все были в рытвинах и колдобинах. А народ наш северный, хоть и грубоватый немного, но очень любил духовенство. В городе было много ссыльных — интеллигенции и монашествующих, и весь город вышел встречать владыку Николая. Народ стоял сплошной стеной вдоль дороги по всему пути следования Владыки, начиная с аэродрома. Все очень радовались. Владыка всю дорогу стоял на ногах и всех благословлял, а тройка ехала и бубенцы гремели. Она ехала по Рабочему поселку, потом проехала через старый элеватор, вывернула на улицу Интернациональную, проехала по улице Кзылтуйской (она была мощенная шлаком и почище, чем другие улицы) и доехала до самого храма.

Потом началось богослужение и я помню, что самые уважаемые люди города были одеты тогда в стихари и прислуживали Владыке. Весь народ не вмещался в храм и часть службы проходила на улице. А мы, дети военных лет, конечно не могли понять смысла и красоты этой службы, но мы тоже радовались в этой всеобщей радости людской. Мне было тогда 6 лет и это — неизгладимые впечатления моего детства.

Другой раз Владыка Николай приезжал в Петропавловск тогда, когда верующим был уже возвращен старинный собор Петра и Павла. И его снова, уже по традиции, встречали на тройке белых лошадей…»

 

Сохранилось письмо Владыки, повествующее об одной из его многочисленных и длительных поездок по епархии, в которую он отправился 17 августа 1952 года.

«Всего в пути был 30 дней, — пишет Владыка, — …службы за службами, переезды за переездами.

В Петропавловске совершил подряд три освящения престолов в отремонтированном Петропавловском старинном соборе. В день 29.VIII., … совершал также четвертую подряд праздничную службу.

В гор. Кокчетаве освятил четвертый престол. Служил и в двух других областных городах. Всех церковных служб за время (23 дня) совершил около 20-ти. Был свидетелем и участником больших церковных торжеств. В пути туда и обратно пришлось пробыть в вагоне 7 суток… Удовольствие не из приятных.

Под конец моих служб я окончательно изнемог, надо было бы побывать еще в одном областном граде, но меня буквально «скрючило». Начал уже ходить на один бок, и я вернулся к себе, чувствуя себя немного крепче Евангельского расслабленного. Врач-сердечник, разумеется, уложил в постель, назначив на 1,5 — 2  месяца режим.

Да и это надо было сделать. Не скажу, чтобы все это было «ревностью не по разуму», но труд превзошел мое усердие и я сдался. Теперь служу реже в храме (по воскресным дням), будние акафисты, их четыре в неделю, мало совершаю, в канцелярию раза два хожу (хотя бы на пять минут); гуляю, лежу, сплю. Конечно, это режим слабый, но как можно удержать себя дома, когда в храме идут службы? Скучает, тоскует по ним душа… Ну, и забудешь про доктора и режим и неожиданно появишься в храме.

Храм наш недалеко от моего дома — 5 км. Езжу на «Победе», но и этим не велит доктор злоупотреблять. Так подорвались мои силы этой поездкой. Остается в моем желании в ноябре (ц. ст.) посетить еще два града, — но как Господь силы даст.

… У меня 16 областных градов — целая республика. За время моего служения посетил все областные и районные города, иные по три-четыре раза. Остался один непосещенный ввиду отсутствия хотя бы сносного транспорта. Даст Бог силы, будущим летом навестим и другие оставшиеся грады и веси.

Люблю посещения эти: сколько радости духовной они дают верующим и нас ею питают. Входишь в храм, — то платки, то полотенца бросают под ноги, то весь путь до храма цветами и розами устилают. Слезы умиления невольно текут из глаз…

Кто я, что оказывают такую честь, как Христу? Да! Потому что мы Его служители, посему и честь подобную нам воздают. Любит народ архиереев и их службы! А мы в смирении сердца скажем: «Не нам, не нам, а Имени Твоему слава, Господи!»

 

Шло время, силы постепенно покидали Владыку. В последние годы жизни он часто недомогал и временами «выходил из строя», — как сам выражался. О немощах, обдержащих его, он часто упоминал в своих письмах: «Сердце отказывается работать. Одышка почти непрерывная. Повышенное кровяное давление и прочие мои спутники все теперь со мною. Службы совершаю с трудом и только по воскресным дням. Сгорбился, хожу на один бок. Стар и слаб я стал…»

И в другом письме: «…сердце не улучшается, одышка не уменьшается, ноги слабеют, согбен и стар стал. Пора, пора идти, как говорят, на покой, на отдых…»

…»Об уходе на покой мысли не оставляю. Боюсь по своей воле уйти с поста, но ложь, неправда, интриги вокруг при моей простоте, доверчивости — заставляют настойчиво о сем думать. На мое место надо «крепльшего мене», и стар я, и слаб я, и беспамятен я, и стал плохо слышать, по времени, надо сюда человека дипломата, а не подобного мне простеца».

С этой просьбой — благословить его на покой, за штат, Владыка обращался к Святейшему Патриарху Алексию, но Святейший не удовлетворил его желание, ответив, что Архиерей — что офицер на посту, которого сменяет только смерть.

А в феврале 1955 года по случаю 35-летия пребывания архиепископа Николая во епископстве он был награжден саном митрополита.

Эта награда принесла радость всей казахстанской пастве, но ничего не могло возвратить силы и здоровье престарелому иерарху. «Болезнь моя подломила мои силы, — писал он, — память притупилась, требуется покой, не для отдыха, а скорее для подвига молитвы, умоления Господа — и о своих личных грехах, и о грехах рукоположения; неисполнения церковных канонов и других взысканий, о них же надлежит дать давшему мне благодать епископства Пастыреначальнику Христу должный ответ.

Чем ближе идет время к концу, тем чаще думаешь об этом «конце», тем тяжелее становится «омофор епископский»… «Много дано — много и взыщется»…

 

Последние дни жизни митрополита Николая.

 

В августе 1955 года в Алма-Ате стояли знойные дни южного лета, духота которого с трудом переносится и здоровыми людьми.

Владыка был утомлен торжественными службами, прошедшими в Никольском соборе на престольный праздник святого Великомученика Пантелеимона. Но на следующий день, в среду 10 августа, пожелал поехать в храм, утром — на акафист Успению Божией Матери, а вечером — Святителю Николаю. Он, как всегда, сам читал акафисты и помазывал всех богомольцев елеем. Это были его последние посещения храма.

В четверг 11 августа вечером открылось острое сердечное заболевание.

14 августа в 4 часа утра случился первый тяжелый сердечный приступ, длившийся три часа. Тогда впервые был применен кислород.

Владыке приходилось переносить до десяти уколов за день: камфара чередовалась с кардиамином, делались вливания глюкозы. Но сердечные приступы, сопровождаемые удушьем и обильным потом, повторялись приблизительно через день и длились по нескольку часов.

Врачами был поставлен диагноз: декомпенсация комбинированного порока сердца в соединении с кардиальной астмой, недостаточность коронарных сосудов и микрокардиосклероз. Болезнь усугублялась полным отсутствием аппетита. Сон был только искусственный, под влиянием снотворных препаратов.

В начале болезни Владыка со слезами просил отвезти его в храм, чтобы проститься с паствой, но врачи предписали полный покой и поэтому горячее желание его не было удовлетворено.

Желая продлить дни жизни Владыки, врачи советовали ему переменить климат, надеясь, что это поддержит его здоровье, но Владыка, чувствуя неизбежность смерти, отказался от переезда, сказав: «Здесь меня все так любят и я хочу умереть на руках своих чад».

Молитвенное настроение не покидало Владыку во все дни его болезни. Часто лежа с закрытыми глазами, как бы безучастный ко всему, что кругом происходило, он поднимал руку и крестился. Иногда засыпал, но при пробуждении начинал молиться.

Бывало, спрашивал: «Который час?» — и благословлял издали свою паству, выходившую по его расчету в это время из храма, или стоявшую в храме во время богослужения.

По ночам особенно любил благословлять своих духовных чад на все четыре стороны.

Очень часто на дому у Владыки, по его просьбе, совершались чтения акафистов. По субботам в его комнате служили Всенощную и Владыка садился на постели и благословлял всех, подходивших приложиться к Евангелию. В воскресный день служили Литургию. Он всегда оживлялся во время молитвы, подавал возгласы, но временами впадал от слабости в забытье.

31 августа над Владыкой было совершено таинство Елеосвящения, в котором принимали участие семь священников, представители всех городских церквей во главе с архимандритом Исаакием (Виноградовым).

Впервые испытав на себе действие этого Таинства, Владыка глубоко переживал его благодатность.

Был во время болезни один замечательный день — 18 сентября, когда после принятия Святых Христовых Таин Владыке представилось, что наступила Пасха. Он требовал, чтобы все приветствовали его словами «Христос Воскресе!» и пели пасхальные стихиры. Пожелал встать с постели, оделся и сел вместе со всеми завтракать.

— Как хорошо мы встречаем Пасху в этом году в своей семье! — радостно сказал он.

При этом присутствовали дежурившие ночью врач, медсестра и причащавший Владыку священник о. Александр.

— Правда, стол у нас бывал и побогаче в такой день, но такого светлого и радостного настроения, как сегодня, еще никогда не было! Не видно на столе вина… Попросите подать, и пусть все выпьют понемногу! — продолжал Владыка радостно.

Потом удивился тому, что о. Александр заторопился на требу:

— В такой день — и на требу… Нет, я вас попрошу, побудьте еще со мною!

По словам врача, и пульс и дыхание у Владыки были в это утро, как у здорового человека. Но такое состояние длилось всего несколько часов,  затем пошло на ухудшение и в ночь с 20 на 21 сентября разрешилось тяжелейшим сердечным приступом.

В промежутках между сердечными приступами, Владыка интересовался церковными делами, заботился о передаче дел по управлению епархией, имел по телефону деловую беседу с епископом Ташкентским Ермогеном. Очень хотелось ему поправиться к Воздвижению, но этого не произошло. В то время, когда в соборе совершалась Всенощная, дежурившие около Владыки видели, что он воздвигал мысленный Крест обеими руками много раз.

Находясь в болезни, Владыка иногда как бы выходил из обычного потока времени. Тогда он как бы вновь попадал в свою любимую Нилову пустынь, и снова был там кассиром на пароходе или хлебопеком, на масленице «пек блины», то, как благочинный распределял по гостиницам богомольцев, собравшихся в огромном количестве к престольному празднику.

И тут же из далекого прошлого он возвращался в Алма-Ату, и переходил в будущее время. Как бы в предвидении своего погребения, он говорил о грандиозном Крестном ходе:

— Но откуда он пойдет, Крестный ход, из дома или из храма? Должна и милиция помочь, так много народу! — к этой мысли о предстоящем Крестном ходе Владыка возвращался часто.

Несомненно были ему и видения. В начале болезни, когда стояли теплые дни и Владыка лежал в столовой, так как там было больше воздуха, явились ему св. прпп. Антоний и Феодосий, беседовали с ним и затем прошли в спальню.

— Их надо принять, — сказал Владыка окружающим.

Почти все время видел он юношу около своей постели, или маленьких детей, которых пытался гладить по головкам. Часто спрашивал дежурного врача: «Кто это стоит?»

Архимандрит Исаакий несколько раз наблюдал, как Владыка манил пальцем Кого-то, стоящего около печки или даже за стеной, но когда с той стороны подходил кто-либо из присутствующих, он недовольно отворачивался от заслонившего видение и в пояснение говорил: «Там стоит Кто-то!»

Это было за две недели до кончины, Владыка был в полном сознании.

В воскресение, 16 октября, после причащения Владыка спросил:

— Почему там стоят два инока? Отчего их не пускают? Я бы расспросил их об их жизни.

Видел он еще целый «сонм святителей», и, вероятно, еще многое другое, о чем не мог рассказать, вследствие затруднения речи. Иногда слова его было трудно разобрать.

О трагической кончине протоиерея Петра Владыке не сообщили. Но в день отпевания о. Петра Владыка все время беспокоился, спрашивая окружающих:

— А какого священника сегодня хоронить будут?

— Никакого, — отвечали ему.

— Нет, я-то знаю!

И через некоторое время опять:

— А кого сейчас отпевают?

— Никого.

— Нет, я вижу, священник в гробу лежит, кругом стоят священники и два диакона! Почему от меня скрывают, кто умер?

Дня за четыре до смерти Владыка отчетливо произнес:

— Умирает иеромонах. Иеромонах умирает!

— Как его зовут? — спросили.

— Сергий, — ответил Владыка.

К кому относились эти слова, осталось неизвестным.

Скорую кончину Владыка предчувствовал с самого начала болезни. Он утешал своих близких, говорил, что так лучше — отрешившись от уз плоти, встречать своих духовных чад в Небесных обителях, указывая на них Богу со словами: «Вот — дети мои!»

Но временами ему хотелось еще пожить хотя бы два года, чтобы лучше подготовиться к переходу в вечность.

За все время своей болезни Владыка никогда не жаловался, не раздражался, любил пошутить, и врачи утверждают, что более кроткого и терпеливого пациента они не встречали.

— Все добренько! — скажет он, бывало, в виде утешения сестричке, или врачу после неудачного укола.

К вечеру 22 октября, посетившие Владыку врачи пришли к выводу, что жить ему осталось дня три, что и оказалось справедливым.

Хотя Владыка не мог слышать их разговора, но с вечера этого дня у него появилось окончательное убеждение в неизбежности близкой своей кончины. Он стал уже определенно готовиться к смерти.

В воскресение 23 октября после последнего своего причащения Святых Христовых Таин, когда монахини в столовой запели было «Совет превечный…», Владыка из спальни, напрягая голос, закричал им:

—  Матушки, матушки, на этом поставим точку. Теперь начнем чин погребения епископа.

Пение прекратили, но слез удержать не могли.

Особенно напряженно и громко молился Владыка в ночь с 23 на 24 октября. Можно было расслышать слова: «Господи, не осуди мя по делом моим, но сотвори со мною по милости Твоей!» Много раз повторял с глубоким чувством: «Господи! Милости прошу, а не суда!»

Во вторник утром 25 октября он нашел в себе силы несколько раз перекреститься при чтении у его одра акафиста святой Великомученице Варваре.

В сознании был, по-видимому, до самого конца, движением головы показывая нежелание принимать лекарство и молоко. С ночи появились хрипы.

В 5-м часу дня 25 октября окружающие заметили приближение конца. Стали читать отходную, дали в руки Владыке зажженную свечу, и с последними словами канона на исход души, святитель тихо и спокойно испустил свой последний вздох. Это было в 16 часов 45 минут, когда в Никольском соборе зазвонили к вечерне в канун празднования Иверской иконы Божией Матери, Которой Владыка так любил сам возглашать: «Радуйся, Благая Вратарнице, двери райские верным отверзающая!»

Достоин замечания тот факт, что ровно десять лет тому назад, Владыка прибыл в Алма-Ату и вступил в управление Казахстанской епархией.

 

Архимандрит Исаакий и протоиереи Анатолий Синицин и Димитрий  Млодзяновский облачили Владыку в священные одежды и, положив на стол, совершили у тела почившего Святителя первую панихиду.

Весть о смерти Владыки быстро разнеслась по Алма-Ате и по всей епархии, и вызвала глубокую скорбь его многочисленной паствы. К дому почившего началось паломничество. Всю ночь у тела митрополита Николая читалось Евангелие и всю ночь шел народ. Со всех концов Казахстанской епархии стали съезжаться в Алма-Ату духовенство и миряне.

26 октября тело Владыки было положено в гроб и в сопровождении духовенства и верующих перенесено в Никольский собор. Собор был переполнен людьми. День и ночь у гроба Владыки служились панихиды, литии, читалось Евангелие.

В Епархиальное Управление стали поступать телеграммы: от Святейшего Патриарха, архиереев, священников, мирян, — ото всех, кто знал и любил Владыку.

28-го утром для погребения почившего Митрополита прибыл епископ Ташкентский и Среднеазиатский Ермоген. После Божественной Литургии, которую совершил епископ Ермоген в сослужении 33 священнослужителей началось отпевание.

Во время отпевания и произносимых надгробных слов «рыдание и вопль был мног».

Затем гроб с телом Владыки при пении ирмосов «Помощник и Покровитель» был обнесен вокруг собора и процессия направилась к месту погребения — городскому кладбищу.

Шествие было чрезвычайно торжественным. Гроб до кладбища (расстояние около 7 км) несли на руках. Весь город всколыхнулся, пришел в движение. Крыши, заборы и деревья по пути следования похоронной процессии были запружены народом — и верующими и неверующими; множество людей шло за гробом. Ташкентский епископ Ермоген, сонм духовенства и два хора обращали на себя внимание всех. Движение на улицах, по которым несли Владыку, прекратилось, так как народ шел сплошным потоком. Шествие растянулось квартала на три. Пели «Святый Боже…» Часто останавливались и служили литию. По подсчетам сотрудников милиции за гробом следовало 40 тысяч человек.  Народ шел и нес своего дорогого отца на руках до самого кладбища.

Кладбище тоже было переполнено народом так, что шествовавшее за гробом духовенство с трудом достигло могилы.

Какая сила привлекла ко гробу владыки Николая эту многотысячную массу людей? Что двигало сердцем каждого, пришедшего дать последнее целование почившему Святителю и испросить последнее благословение у этого смиренного иерарха и великого молитвенника? Это сила любви. Все любили его горячей любовью за то, что сам он воплотил в жизни своей заповедь Божию о любви к Богу и ближнему. Его любили за строгую благочестивую жизнь, за его неустанную проповедь Слова Божия, за доброту, простоту, общедоступность. Его любили как нежного отца, мудрого наставника, ревностного молитвенника за врученную Богом паству, жившего и дышавшего заботой о спасении людей, о благе и спокойствии Церкви.

У могилы отслужили литию, и преосвященный Ермоген предал земле тело почившего Святителя.

Когда все было совершено, и возвысился могильный холм, покрытый венками, в тишине спустившихся сумерек, при сиянии луны, все присутствующие пропели тропарь Благой Вратарнице, двери райские верным отверзающей.

 

Воспоминания о митрополите Николае.

 

Архимандрит Исаакий (Виноградов),

настоятель Вознесенского собора, г. Елец.

 

В 1945 году обстоятельства моей жизни сложились так, что я был лишен самого главного — свободы. Я был осужден на 10 лет исправительно-трудовых лагерей и отправлен отбывать наказание в Казахстан, в один из лагерей Актюбинской области. Находясь в лагере, я потерял всякую надежду вырваться из этой обстановки. И вот в одну прекрасную ночь я вижу сон: будто в наш лагерь приехал Архиерей. Он приехал для того, чтобы облегчить участь одних, утешить надеждой на освобождение других. Меня будят и говорят, что Архиерей всех принимает, благословляет, и меня требует к себе.

Я быстро встал и побежал, куда мне указали сокамерники. Я был одет в ватную куртку, острижен, и обрит, и, конечно, был совсем не похож на архимандрита. Вхожу в большую комнату, где стоит посредине стол, а за столом сидит величественный благообразный старец с очень большой белой бородой. Глубокие очи смотрят ласково, сочувственно и умно. Характерны брови, выступающие вперед седыми кустиками. Голос очень приятный, баритональный бас. И он сразу говорит мне:

— А, отец Архимандрит! Подходите, подходите! Мы о Вас думаем. Не унывайте, дорогой, потерпите немного и Вы выйдете на свободу, и еще послужите Родине и Церкви Христовой.

Всем подходящим к нему Владыка раздавал бумажные образки. Подает он такой и мне со словами:

— Вот на Вашу долю остался этот образок Воскресения Христова. Примите его в знак того, что вы воскреснете отсюда для служения в Храме Божием, — говорит Владыка и благословляет меня.

Я не могу вспомнить, что говорил ему в ответ, но когда я проснулся, лицо мое было мокрое от слез.

Сон этот запомнился мне очень подробно и ясно. Он поселил во мне надежду на освобождение, которое чудным образом и произошло через два месяца.

4 мая 1946 года я был освобожден из заключения, и дело мое было прекращено «за неимением состава преступления». Но все-таки на жительство я был определен в г. Актюбинск.

Конечно, в тот момент у  меня не было документов ни о моем рукоположении, ни о моем служении, и вообще не было ничего. Я имел только ватник, старые сапоги и брюки. Одежда моя могла вызвать у людей только презрение и отвращение. Но добрые священнослужители и паства г. Актюбинска приняли меня как родного и помогли мне, пока я получил свои священнические документы. Священники рассказали мне, что недавно образовалась Казахстанская епархия, (о чем я не знал), и что во главе ее стоит архиепископ Николай, очень всем понравившийся. Он уже побывал в этом городе и вскоре его ожидают вновь к престольному празднику св. князя Владимира.

Вскоре подошел день приезда архиепископа Николая. Он объезжал тем летом часть своей епархии, к которой принадлежал и Актюбинск.

Приходим на вокзал встречать Владыку. Из вагона выходит маститый старец. Можете легко представить мой трепет, когда, увидев его, я узнал в нем того Архиерея, которого видел во сне в заключении. Даже голос его наяву был совершенно такой, какой я слышал во сне. Слезы потекли у меня из глаз, слезы радости и благодарности.

После молебна и обеда владыка Николай подозвал меня и ласково спросил:

— О чем Вы плакали, о. Архимандрит, когда встречали меня?

И я рассказал ему свой сон в заключении, который предсказал мне скорое освобождение от уз и возможность служения Церкви.

Владыка долго и подробно беседовал со мной о всей моей жизни. Как часто бывает, в беседе мы нашли много общих знакомых, что очень сблизило нас; оказалось, что мои любимые духовные руководители были его друзьями.

Результатом этой беседы явилось скорое получение мной всех моих документов на право служения в Церкви и дальнейший мой перевод в г. Алма-Ату в непосредственное подчинение владыке Николаю, с которым мы прослужили в мире, согласии и единодушии 8 лет.

В ту пору времени моего служения под его началом, о которой я вспоминаю, его епархия была одной из самых больших епархий Русской Православной Церкви.

Для того, чтобы Владыка из своего кафедрального города Алма-Аты мог достигнуть некоторых областей своей епархии, нужно было садиться на самолет и лететь, — так он и поступал, неустанно облетая и объезжая в один год одни участки епархии, в другой — другие, — никого не оставляя без внимания.

Воистину праздниками были для каждого прихода посещения Владыки. Многие небольшие общины, возникшие уже в послевоенные годы, не имели благоустроенных и, тем более, обширных храмов. И в таких случаях престол выносился в притвор или на паперть, а народ молился во дворе.

Поездки по епархии почти всегда совершались летом, весной или осенью, и поэтому в большинстве случаев проводились именно такие служения на улице, так как никакой храм не вмещал желающих помолиться вместе с дорогим Владыкой, которого все любили и глубоко уважали.

После каждой церковной службы он неизменно говорил слово к народу. В его голосе было много отеческой простоты, доброты, и самое обращение его, такое несколько старомодное, как теперь некоторые скажут, но чрезвычайно приятное для слушателей: «Други мои!» — уже располагало к нему сердца слушающих.

При всем том, Владыка никогда не заботился о каком-либо величии, присущем его сану, его служению; он умел прекрасно развести кадило, приготовить себе облачение, а при скудости такого вещества, как ладан, сам великолепно готовил его из моченого угля, душистой кулинарной эссенции и смолы хвойных деревьев, которую его помощники собирали в хвойном лесу.

Сослужители Владыки иногда как бы ставили ему в укор то, что он мало заботится о своем быте, о пище и одежде.

— Но именно это и дает мне то долголетие, которое является на земле наградой Божией за прожитую жизнь, — отвечает Владыка и всегда следовал этим своим правилам — поменьше привлекать к себе заботы окружающих и побольше своей заботы окружающим отдавать.

Владыка был наделен громадной памятью, особую любовь имел к Богослужениям и сам, без всякой помощи совершал ту или иную службу. Обладая хорошим голосом и слухом, будучи прекрасным знатоком церковного пения, он еще в бытность свою студентом Московской Духовной Академии, был регентом любительского студенческого хора.

А как часто у себя в Алма-Ате, стоя на облачальном месте во время прославления Богоматери, при словах: «Честнейшую Херувим и Славнейшую без сравнения Серафим, … сущую Богородицу, Тя величаем»,  довольно громко напоминал народу: «С поклоном!», сам подавая пример положить поклон. И весь народ привык дружно кланяться вместе с ним.

А я ему, шутя, говорил:

— Владыка, придется в архиерейский чиновник внести этот новый возглас, который доселе еще нигде не встречался.

Он имел дар умилительных слез, особенно плакал при совершении Божественной Литургии, вдохновляясь ее вселенскою широтою: «Еще приносим Ти словесную службу о вселенней…» И он же слезами пастырского сочувствия и человеческого понимания оплакивал грехи каждого из малых сих среди своих пасомых, поддерживая их и спасая в нужную минуту. И, подобясь апостолу любви св. Иоанну Богослову, владыка Николай в последние дни своей жизни часто говорил о любви своей к своим духовным детям, говорил, что мыслит указать на них Богу со словами: «Се, аз и дети, яже ми дал еси». Но для себя все же хотел бы пожить еще годик, два, чтобы достойно приготовиться к смерти.

Почти каждую свою службу владыка Николай сопровождал поучениями, которые, будучи основаны на большом жизненном опыте, выслушивались со вниманием и любовью. Он говорил о нестяжании, — и мы видели и знали его необыкновенную по простоте жизнь, его скромный стол, одежды, знали, как он следует слову Христову «блаженнее есть паче даяти, нежели приимати», знали, сколько добра творит он близким и далече сущим. Он говорил о посте, — и мы знали его строгое, нелицемерное постное послушание. Он горячо умолял не клеветать на ближнего, исправлять его любовью и примером, — и слезы его о наших «невежествиях» устыжали нас. Учил он молиться, — и мы знали, что не было среди нас более усерднейшего богомольца, чем сам Владыка. Когда он стоял далеко заполночь на своей келейной молитве в своей скромной монашеской мантии и мы видели неугасающий огонь в его келье, мы знали, а многие с уверенностью говорили: «Ведь это за нас горит пред Богом яркий светильник молитвы нашего первосвященника».

 

Последние годы своей жизни, Владыка, при всей своей крепости, начал прихварывать и быстро утомляться, но старался не пропускать любимых им церковных служб.

Но болезнь сердца взяла свое. 27 июля/ 9 августа, отслужив службу св. вмч. Пантелеимону и придя домой, Владыка слег, и уже не вставал с постели.

Находясь на одре болезни, Владыка грустил, что не имеет возможности молиться в храме, часто говорил: «Вот сейчас в церкви идет служба…» Иной раз придешь его навестить, а он скажет: «Вот и хорошо, что Вы сейчас пришли — я как раз «дослужил» Всенощную до полиелея». Он действительно, по слову Апостола, «непрестанно молился». И когда кто-либо из приходящих к нему думал, что он находится по слабости в забытьи, старец внезапно открывал глаза и говорил обычно: «А я здесь в одиночестве все служу про себя».

Так, и догорая, светился архипастырь молитвенным светом, пел Богу своему, пока жил, и полон был заботами о своей пастве. И хотя окружающие старались уберечь его от внешних, нередко огорчительных, впечатлений, он продолжал всеми и всем интересоваться.

В заботах о том, чтобы окружающие не волновались при виде его слабости, он иногда, собирая остатки своих сил, восклицал для их ободрения мужественным, когда-то столь крепким голосом: «С нами Бог!»

Приходили к нему в видениях покойные уже иерархи — митрополит Евлогий[22] и архиепископ Сергий Казанский[23], обещая, что Владыка скоро будет с ними. Иногда его благословляли преподобные печерские свв. Антоний и Феодосий. Бывало, что представлялись ему видения из прежней жизни в любимой Ниловой пустыни.

Когда наступали воскресные или праздничные дни, он просил кого-либо из священников прийти к себе со Святыми Дарами. И несколько раз мы имели счастье по очереди причастить его и даже неоднократно самую Литургию совершали в его доме и после причащали его Святыми Дарами.

В канун праздника Иверской иконы Божией Матери, Которую Владыка особенно любил и даже говорил, что «когда вы похороните меня, то спойте над моей могилой «Благую Вратарницу»,  он почувствовал себя особенно плохо.

Была моя очередная седмица. Перед вечерним богослужением я зашел к Владыке. Он был уже без сознания. Около него, сменяя друг друга, дежурили близкие ему люди.

Подходило время идти в храм. Не хотелось мне покидать Владыку, но служба требовала, чтобы я шел.

Я поехал в собор. Но едва произнес первый возглас, как вошли два священника и попросили меня срочно передать служение одному из них. Я догадался, что Владыке очень плохо. И уже приехавший за мной на машине секретарь епархии сообщил, что Владыка только что скончался, как раз в то время, когда соборный колокол созывал молящихся почтить Благую Вратарницу. Это было точно в тот день, когда десять лет тому назад он прибыл в Алма-Ату на служение Казахстанской епархии.

Мы приехали на квартиру Владыки. Небольшая часть духовенства, которому успели сообщить, уже собралась там. Я читал возгласы на облачение архиерея, а остальные постепенно его облачали. Ноги Владыки были в трофических язвах, образовавшихся от длительного стояния при богослужениях.

Всю ночь мы рассылали телеграммы, посылали самолетом краткие письма. Приехал из Ташкента епископ Ермоген, которому было поручено управлять нашей епархией на время болезни Владыки.

Более тридцати священников, а главное, огромное множество народа собрались у гроба почившего Святителя. Можно сказать, что «потрясеся весь град» во дни его погребения.

Было бесконечно много желающих нести гроб Владыки на своих руках, поэтому колесница, на которой должны были везти гроб, была пуста, а весь путь от собора до могилы, а это почти семь верст, гроб почившего Владыки несли на руках.

Пели певчие, пел народ. Проходя мимо врат бывшего Иверско-Серафимовского монастыря,[24] пропели там кондак акафиста иконе Божией Матери «Иверская».

Много речей, хороших и задушевных, было сказано в адрес Владыки над его гробом. Много было над могилой пролито горячих слез осиротевших пасомых, ясно ощущавших неповторимость оставившего их отца и богомольца, много прочувствовано и передумано обо всем том, чему учил, к чему вел усопший Владыка.

Последними словами, прозвучавшими над его уже засыпанной могилкой в день его похорон были пропетые нами слова кондака акафиста Иверской иконе Божией Матери: «Радуйся, Благая Вратарница, двери райские верным отверзающая». Поздно вечером, когда солнце уже зашло, мы в темноте возвращались домой.

И каждый год на могиле усопшего Владыки собираются его духовные чада, его друзья, служат панихиды, вспоминают о нем, — его слова, его поучения.

Тут же, у дорогой могилы, просят прощения, помощи и руководства к дальнейшей жизни. И уходят от могилы не печальные, а умиротворенные, радостные, что есть у них дорогая могила и дорогой Владыка. Твердо верят они, что он слышит их и помогает им своими молитвами и до сих дней.

Так до сей поры общаются все, оставшиеся в Алма-Ате духовные его чада, а те, которые разъехались, которых жизнь разметала по разным уголкам страны, в день кончины Владыки и в день его Ангела в своих храмах служат панихиды и молятся о нем, глубоко надеясь, что он слышит всех, кто обращается к нему, где бы они не находились.

Да, такая уверенность есть у всех, кто знал и лично общался с владыкой Николаем. Почему? Потому что все мы верим, что всей своей жизнью Владыка жил только для людей, любил людей, а значит жил для Бога и любил Бога, потому что ап. Иоанн, совершенно ясно говорит: «Возлюбленные! будем любить друг друга, потому что любовь от Бога, и всякий любящий рожден от Бога и знает Бога. Кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть любовь» (1 Иоан. 4, 7-8).

А усопший Владыка любил людей. Любил всех, не разделяя на сословия. Вот поэтому мы верим, что Он с Господом и сейчас, после своего упокоения.

Мы не решаемся давать характеристику почившего митрополита Николая и оценивать его труды по управлению обширной епархией, которую он воспринял, можно сказать из развалин и которую усердно окормлял в течении десяти лет, посвящая без остатка все силы на дело своего служения и никогда «не ища своего си, но токмо еже ближнего». Мы крепко надеемся, что Господь в Небесном Царствии воздаст достойную награду верному Своему и благому рабу, стоявшему на своей страже до последнего вздоха. А на земле да будет ему наградой вечная, светлая и благодарная память всех, его знавших, всех его духовных чад и почитателей, единодушно и убежденно признающих, что «таков нам подобаше архиерей». Ибо все, что ищет в своем архипастыре верующая русская православная душа, было нам дано почившим святителем.

Вот то немногое, чем я хотел бы поделиться с Вами. А сейчас молю Господа Бога даровать мир и покой душе нашего незабвенного святителя земли Российской, нашей Русской Православной Церкви, телу  которого Господь-Благодатель предназначил мирное лежание в братской нам земле Казахстана, а нам  надежду на встречу с ним в блаженной вечности. Аминь».

1980 год. г. Елец.

 

Александра Яковлевна Юрпольская, Алма-Ата.

 

В Бога я веровала с детства и даже, будучи еще ребенком, придя в храм в один из Богородичных праздников, дала обет Богу — не выходить замуж. Но прошли детство, отрочество, настала юность, а с ней пришла и любовь. Восемнадцати лет я вышла замуж, совершенно забыв о своем обете.

В 1947 году мы переехали в Алма-Ату. Я была уже врачом. Придя однажды на богослужение в Никольский собор, я впервые увидела владыку Николая. Его служба глубоко поразила меня.

Шло время. Меня все сильнее стало тянуть в церковь на службы, совершаемые Владыкой. Очень хотелось просто так подойти к нему и сказать все, что волновало душу и сердце.

И вдруг я узнаю, что можно пойти к Владыке на исповедь.

Три месяца я готовилась к исповеди. А надо сказать, что с тех пор, как я вышла замуж, я стала сильно болеть. Мне поставили диагноз — рак грудной железы и ампутировали грудь. После операции мне давали рентген, но передозировали и я заболела белокровием. Через каждые две недели мне переливали кровь, но со временем я стала очень тяжело переносить чужую кровь, появились страшные головные боли, держалась высокая температура, я часто теряла сознание. Все это продолжалось в течении семи лет. Кроме того из-за своих религиозных убеждений я чуть не разошлась с мужем.

Самочувствие мое, и душевное и физическое было крайне тяжелым. И я окончательно решилась идти к Владыке, чувствуя в глубине души, что он мне поможет советом и молитвой.

Слушая его проповеди о покаянии, я была убеждена в том, что если я чистосердечно раскаюсь во всех моих грехах, то Господь безусловно простит меня, как прощал всех грешников, приносивших истинное покаяние.

Тщательно приготовившись, я отправилась к Владыке. Встретила меня мать Вера. Я передала ей свой сверток, — гостинец, который приготовила для Владыки, но она не приняла моего приношения и не допустила меня к Владыке.

Я отошла, захлебываясь слезами. «Правильно она сделала, — мысленно сказала я себе, — я такая грязная и недостойная. Правильно».

Но вдруг открылась дверь и я услышала голос дорогого Владыки:

— Зачем ты ее выгнала, мать Вера? Верни ее. Она три месяца готовилась, чтобы прийти ко мне. Ей очень нужно.

Мать Вера позвала меня.  Я подошла к Владыке. Он благословил меня, посадил на стул и тихим, ласковым голосом спокойно сказал:

— Ну, вот мы и устроились. Теперь поговорим.

Беседа длилась долго, вероятно часа три. Я рассказывала торопливо, боялась, чтобы не пропустить чего-либо. Я не смотрела Владыке в лицо, но боковым зрением видела, что во время беседы он часто осеняет меня крестным знамением. Владыка задавал мне вопросы, я на них отвечала. Когда я все рассказала, он вдруг сказал:

— А самое главное-то не рассказала.

Я была в недоумении, но Владыка сам мне напомнил:

— …Вам  было 14 лет, вы стояли в храме, было воскресенье и Великий Богородичный праздник … что вы тогда пообещали Господу?  Дала обет и не исполнила его…

— Ох, Владыка, я совершенно забыла об этом!…

— Нельзя забывать свои обеты. Вы не исполнили его, потому и болеете. Если дала обет — нужно исполнять, если не исполнила — нужно принести искреннее покаяние. Но не печальтесь, я буду молиться за вас и будем надеяться, что Милосердный Господь простит вам это.

Я земно ему поклонилась, поцеловала руку. Владыка спросил:

— А вы разве больше не придете?

В сердце вспыхнула радость: «Разрешает еще прийти…!»

 

Через некоторое время я снова пошла к Владыке посоветоваться о своей болезни. Мне поставили диагноз — рак второй грудной железы. Владыка дал мне освященное масло и мыло, которым обмывали святой Престол перед освящением.

— Обратитесь к о. Исаакию, пусть он отслужит молебен. А сами приложитесь к мощам целителя Пантелеимона,[25] мойте этим мылом грудь и мажьте маслом больное место. Будем молиться и надеяться на милость Божию.

Через несколько дней я заметила, что боль в груди исчезла, исчезла также и опухоль.  Кроме того, у меня прекратились обмороки, появился аппетит, и я очень быстро поправилась. Я показалась своим коллегам-врачам, которые устанавливали диагноз. Они были поражены, — ведь мою болезнь подтвердили все проведенные ими обследования. Врачам пришлось признать, что произошло чудо. Вот так, по молитвам дорогого Владыки, я получила исцеление.

 

Мой муж, Александр Иванович, был человеком неверующим, но Владыка не раз говорил мне, чтобы я привела его к нему. Мы приходили к Владыке, однако я не замечала в муже каких-либо перемен. Но Владыка успокаивал меня, говорил, что не сразу все делается, постепенно придет и он к вере.

Владыка беседовал с мужем чаще всего на религиозные темы, давал ему книги.

Однажды, когда мы собирались идти к Владыке я и дома, и по дороге, и уже у самой калитки просила Александра Ивановича не говорить с Владыкой о политике. Он дал мне слово, что не будет касаться этой темы.

Владыка мирно беседовал с мужем, но прошло некоторое время и вдруг Владыка говорит:

— Ох, эта Александра Яковлевна! И дома научила, и даже у самой калитки напомнила, чтобы Александр Иванович о политике со мной не говорил! — и как-то по-доброму подмигнул мне.

Я была сражена этим, несмотря на то, что уже не однажды испытала на себе прозорливость Владыки.

В другой раз мы так же сидели у Владыки, и на какое-то неудачное замечание Александра Ивановича у меня пронеслась такая мысль: «Ох, и дурак этот Александр Иванович, — так о нем, вероятно, думает Владыка».

И вдруг я ощутила на себе взгляд Владыки. Он как будто испепелял меня. Мгновенно передо мной пронеслась вся моя жизнь, со всеми моими грехами. Мне стало страшно. Было такое чувство, что смерть надвигается на меня, что сердце перестает биться. Если бы это состояние продлилось хотя бы пять минут, я не смогла бы это вынести, я бы умерла. Никогда в жизни я не испытывала такого страха.

Но вдруг Владыка прервал это каким-то своим словом и стал громко размешивать ложечкой сахар в стакане с чаем.

Все очень быстро прошло. Я стала успокаиваться. Но я ясно осознала, что Владыка дал мне понять, что осуждать другого я не имею права, когда сама такая же грешница.

Слова Владыки не оказались тщетными. Постепенно муж мой по его молитвам действительно стал глубоко верующим человеком.

Прошло уже много лет, как Владыки нет с нами на земле. Но все больше и больше растет уверенность в том, что он обрел милость у Господа и поэтому не так тяжело переносить эту утрату. Хотя душой я всегда чувствую его присутствие. И не только я. Так утверждают почти все его духовные чада. И это присутствие вселяет в нас уверенность в том, что мы не оставлены Владыкой, что и до сих пор он помогает нам и руководит нами.

 

Александра Андреевна Зубцова, Алма-Ата.

 

С владыкой Николаем я познакомилась с 1946 году. В то время я была человеком, далеким от церкви, и совершенно случайно попала в состав «двадцатки» Никольского собора. Собор был только что возвращен верующим и на собрании «двадцатки» обсуждался вопрос, каким образом завершить начатый ремонт собора. И вот на этом обсуждении произошла моя первая встреча с владыкой Николаем. Его вид, его проникновенный голос глубоко тронули мое сердце. Говорил Владыка настолько убедительно, и в то же время просто, что мое предвзятое мнение о духовенстве и о религии поколебалось, мне захотелось молиться, посещать храм и переменить свой образ жизни.

После знакомства с Владыкой прежде всего я бросила курить табак, после двадцатипятилетнего злоупотребления им. Из-за этого моего пристрастия к табаку у меня часто возникали конфликты с мужем и с дочерью. Но сколько я ни пыталась прежде бросить курить, я не могла этого сделать, хотя применяла различные методы и средства. А теперь, после знакомства с Владыкой, мне стало настолько стыдно, что я легко бросила пачку папирос на улице и больше никогда не курила. Так подействовал на меня облик этого святого человека.

Я стала посещать храм, а также раз в 10 дней я приходила к Владыке домой для исповеди и беседы. Владыка много и с удовольствием рассказывал о том времени, когда он служил в Чернигове, о своем ректорстве в Черниговской Семинарии.

Вспоминал он и далекую станцию Челкар, свои страдания в лагерях и тюрьмах. Он говорил: «Благодарение Богу, что мы могли жертвовать собой ради того, чтобы искупить грехи священства. Потому что за последние годы было много неправедных священников. И Господь даровал нам такую возможность, чтобы мы могли искупить эти грехи».

Мать Вера, которая прошла за Владыкой по всем лагерям и ссылкам, помню, рассказывала, что в лагере Владыка караулил огороды. Ночью на огородах было холодно, а Владыка спал в шалаше за колючей проволокой. Он голодал и мог бы есть с огорода овощи, но он не позволял себе этого сделать и никогда ничего не срывал.

Владыка Николай — это исключительный человек. У него было такое прекрасное лицо, которое можно назвать только ликом. Он всегда улыбался, никогда никому ни в чем не отказывал. И всегда молился за всех, кто просил его об этом.

 

В 1952 году у меня с правой стороны лица у глаза образовалась язва. В онкодиспансере поставили диагноз — рак кожи. Сделали анализ и диагноз подтвердился. Я очень расстроилась. Я сама врач и понимаю, что значит такой диагноз.

В слезах я пришла в собор ко Всенощной. Подойдя к Владыке на елеопомазание, я показала ему свою болячку и сказала:

— Владыка, помажьте мне здесь. Мне поставили диагноз рак кожи.

Владыка внимательно посмотрел и сказал:

— Все пройдет, — и помазал крестообразно ранку.

И, действительно, ранка стала заживать и через неделю все прошло.

Когда я пришла в онкодиспансер, там очень удивились: «Видимо, неправильно был поставлен диагноз», но еще два года не снимали меня с учета.

Для себя же я могу объяснить это только тем, что по молитвам Владыки произошло чудо.

 

После смерти Владыки ко мне из Усть-Каменогорска приехала моя дальняя родственница, служившая в церкви псаломщицей, Раиса Владимировна Георгиева. Прежде всего она решила пойти на кладбище, помолиться на могиле митрополита Николая.

Мы пришли с ней на кладбище и подошли к часовне.[26] Она оказалась закрытой на замок. Раиса Владимировна огорчилась:

— Как жаль, — сказала она, — что мы не можем зажечь лампаду.

Мы стали молиться, петь литию. И вдруг загорелась лампада, висевшая в часовне над могилой Владыки.

Но я не могла и в мыслях допустить, чтобы ради нас, таких грешных, совершилось чудо.

«Наверное лампада чуть-чуть тлела, — подумала я, — а потом нагар слетел и она загорелась».

Но когда мы закончили молиться лампада потухла.

— Александра Андреевна! — обратилась ко мне Раиса Владимировна, — но ведь вы это видели?!

— Ну конечно видела.

— Так что же это значит?

— Это значит, что митрополит Николай с нами и молится о нас.

 

Еремина Валентина Даниловна, г. Алма-Ата.

 

В 1948 году моя бабушка впервые привела меня в Никольский собор. В соборе в то время служил владыка Николай, и, помню, как на его богослужениях весь народ пел. Я тоже стала громко петь вместе с народом, а Владыка, услышав мое пение, поманил меня пальчиком и сказал регенту левого хора матушке Марии: «Вот девочка на твое попечение, учи ее, пусть она поет». Так с 14-ти лет я стала петь в хоре на левом клиросе.

Сам Владыка тоже пел и любил петь. Когда он читал в соборе акафисты, наш хор всегда стоял у него с левой руки, он сам задавал тон, и, бывало, что припевы на акафисте и народ, и хор, и Владыка пели на 3-4 различных напева.

Владыка очень почитал Божию Матерь. В день празднования какой-либо Ее иконы, в той части храма, где находилась эта икона, ставили кафедру и Владыка читал перед этой иконой акафист. Он читал акафисты абсолютно всем иконм Матери Божией: и «Владимирской», и «Всех скорбящих радосте», и «Взыскание погибших», и «Иверской» — и все пел, пел, и пел. И с ним пел весь народ — был один огромный хор. Годы служения митрополита Николая — это были годы пения. Где бы мы ни собирались, куда бы мы не шли и не ехали — мы все пели и пели.

Вот, допустим, сегодня Владыка служит в соборе — собор переполнен, перекреститься невозможно. «Завтра, — объявляют, —  Владыка служит в Казанском храме» — и вся эта масса людей завтра молится с Владыкой в Казанском храме. (Что в маленьком Казанском храме делается —передать невозможно — людей полный храм и полный двор). Так же и в Покровской церкви. А если Владыка ехал в Талгар на 9-ю пятницу[27] (Владыка очень чтил этот местный праздник), то и туда было целое паломничество. Чуть свет — в половине пятого утра мы выходили из города и вереницей шли по дороге в Талгар, и пели. Нас обгоняют казахи — на лошадях, на ослах, удивляются нашему шествию. А мы, пока идем 25 км до Талгара, перепоем все, что знаем, чему нас научил Владыка. К 9-и часам утра мы приходили в талгарскую церковь и по окончании Литургии снова пешком возвращались в Алма-Ату. С пением мы дороги не замечали, было такое вдохновение, что и дальний путь был нам в радость.

На Пасху, на Рождество торжества в соборе были особые. На Пасху приходило столько народа, что после крестного хода Пасхальную утреню и Литургию служили одновременно в трех местах — в Центральном приделе собора, в нижнем Успенском храме и на улице на крещатике. Обычно на второй день праздника на праздничное поздравление в собор приезжали хоры из Казанской и Покровской церквей. Они размещались на правом и левом клиросе, а соборный хор — наверху. И вот, начиналось пение. Сначала соборный хор поет тропарь или ирмос, затем этот же тропарь, но в композиторской обработке, поет хор Казанской церкви, и после него покровский хор поет тот же тропарь, но уже на другую мелодию. Так в перекличку проходило славление.

В эти праздники все ходили друг ко другу в гости, к духовенству ходили, а уж к Владыке ходили обязательно. Ходили хоры, славили Христа, потом группами ходили прихожане, и дети — группа девочек, группа мальчиков. Владыка очень радовался, когда к нему приходили в праздники, двери его дома были открыти для всех. У него не было пышных застольев — простой стол, простая обстановка. Но все были им обласканы, согреты его любовью.

С ним было весело, хорошо — ведь он служил почти каждай день, славил Бога от всей души и от всего сердца, и каждый день был для нас праздником. А когда Владыка умер, было чувство, что мы потеряли дорогого отца и что вместе с ним что-то ушло из нашей жизни — ушла наша радость, мы стали недоумевать: куда праздники делись?

Когда Владыку хоронили и многотысячная масса народа шествовала за его гробом, казахи говорили: «Русского бога хоронят». И после его смерти могила Владыки стала местом паломничества, тропа к которому никогда не бывает пустой. Потому что Владыка остался верен своему обещанию — не оставить нас по смерти и, предстоя у Престола Божественной благодати, все наши беды, печали и скорби до ныне облегчает своей любовью.

 

Романова Евдокия Ивановна, г. Алма-Ата.

 

Мой сын Евгений, после окончания в Алма-Ате института был направлен на работу в Мангышлак. В Мангышлаке он получил квартиру, но, проработав три года, вернулся в Алма-Ату, сдав эту квартиру предприятию с тем условием, что бы получить от предприятия квартиру в Алма-Ате.

Но за эти 3 года Женя мой приучился пить и пил сильно. И когда в Алма-Ате подошла его очередь на на получение квартиры, он превратился в алкоголика и как работник стал предприятию не нужен. Жене в квартите отказали.

И вот в тот день, когда ему отказали, мне стало об этом известно. Я позвонила ему в общежитие и он мне в этом признался. «Мама! — сказал он, — если можешь — помоги!»

Но чем я могу помочь? Что нам делать? «Надо, — решаю, — на кладбище, к владыке Николаю». Но как доехать до кладбища? Зима, снег глубокий. Я больная, только что перенесла простуду, давление высокое, из дома не выхожу. Но здесь узнаю, что умер сосед Чуланов и сегодня будут его хоронить. Иду к Чулановым, спрашиваю: «Где хоронят?» «На Центральном кладбище» — отвечают. Обрадовалась, села в катафалк, поехала на кладбище.

Приехали, я сразу к могиле владыки Николая. Бегу к нему, плачу. Снег идет, я проваливаюсь в сугробы, но бегу — надо быстро успеть вернуться, пока Чулановы не уехали. Бегу, в груди все сдавило, едва дышу, мне страшно, я одна, далеко от похорон, смотрю на небо, прошу Бога помочь Жене, да еще что бы мне не упасть здесь и не умереть!

Добежала. Упала у могилы на колени, прошу: «Ты меня не знаешь, Владыченька, но я прошу тебя, помоги! Вот сейчас у сына моего решается вопрос. А он пьет! У него семья, дети, жизнь не ладится, а он без квартиры, он скоро пропадет, семья рушится и вообще все рушится! И мое благополучие рушится, потому, что я должна буду принять их к себе, а я больная! Владыченька, если можешь — помоги!»

Минуты 2-3 я так горяче молилась от всей души. Дыхание сдавило, валидол под язык и бегом к автобусам. Успела, приехала домой.

Это было 28 января 1992 года.

31 января мне звонят домой (почему-то не сыну, а мне) и говорят, что бы сын пришел в 5 часов вечера в исполком получить ордер на квартиру. Я не верю, прошу второго сына поехать с Женей. Поехали, получили ордер. Глазам не верю. А на другой день произошло так, что и ключи от квартиры принесли мне, а не сыну. И я поехала на эту квартиру с обоими сыновьями.

Мы зашли туда, квартира была после строителей грязная, я вымыла пол, поставила икону Божией Матери, окропила все святой водой. И так мы были рады с моими сыновьями, квартира показалась нам дворцом!

И я вам скажу, — вот уже семь лет, как Женя мой в рот не берет водки. И теперь мои сыновья каждый год на Пасху рано утром приезжают на могилу митрополита Николая и поют «Христос Воскресе!» И я верю, что все это произошло по молитвам дорогого Владыки.

 

 

Иподиакон Павел Васильевич Уржумцев, г. Москва.

 

Владыку Николая я помню с 1947 года. Тогда в Пасхальные дни я впервые пришел в Никольский собор. А в 1949 году по благословению Владыки я поступил  в Саратовскую Духовную Семинарию, по окончании которой был направлен в Ленинградскую Духовную Академию. И хотя за время своей учебы я приезжал в Алма-Ату только на каникулы, все-таки многое осталось у меня в памяти о митрополите Николае и его служении, поскольку служения его были поистине служения необыкновенные.

В первые годы своего служения в Алма-Ате Владыка много занимался с народом, вечерами после службы разучивая различные молитвы и песнопения. И уже в дальнейшем большую часть Всенощной пел народ. А когда поется величание, Владыка обязательно обратится к народу: «Пойте все, други мои, величание», («други мои» — это было его излюбленное обращение к народу). Обязательно скажет текст величания, сам задаст тон, правой рукой подает (как говорил иногда о. Исаакий) меру пения. И величание поется всем народом.

Когда Владыка служил, когда он молился, люди не замечали, как идет время. Всенощные бдения продолжались более 4-х часов, но никто не утомлялся и не уходил. Владыка горел духом и это горение передавалось духовенству и всему народу, которого в то время в храм ходило очень много. И бывало, что по причине крайней тесноты, люди взбирались на архиерейскую кафедру, но Владыка, на мое усердие оттеснить от кафедры народ, возражал: «Что ты делаешь? Не оттесняй, надо радоваться, что народа так много!»

После 1-го часа он в мантии выходил на солею и по отпусте обращался к пастве:

— Споемте, други мои, «Совет предвечный…».

И весь народ пел киевским роспевом, а Владыка стоял и мягкими, чуть заметными движениями руки, очень плавно управлял пением.

Затем Владыка спускается за солею, где слева от амвона стоит чтимая им икона Скоропослушницы, становится перед ней на орлец на колени, весь народ становится на колени и все поют: «Под Твою милость…». Потом Владыка поднимается и перед Царскими вратами: «Пресвятая Богородица, спаси нас!», тоже и «Святителю отче Николае, моли Бога о нас!», направо: «Святый Великомучениче и целителю Пантелеимоне, моли Бога о нас!», налево: «Святая Великомученице Варваро, моли Бога о нас!», опять прямо: «Вси Святии, молите Бога о нас!» — Владыка дает общее благословение, хор поет «Ис полла эти дэспота», в мантии идет к притвору, таким же порядком снимается мантия, он спускается по ступеням на улицу к ожидающей его машине. А ночи южные темнехонькие, все звезды высыпали, и вот уже в темноте, в 11 часу ночи он что-нибудь у машины народу скажет.

Так же воодушевленно служилась Литургия. Я, хотя был старшим иподиаконом, но очень любил, отдав старшинство второму, встать на место книгодержца. Владыка обладал даром молитвенных слез и при совершении Литургии, особенно на Евхаристическом каноне, слезы струились у него по щекам, и бывало так, что его слезы падали на мои, державшие книгу, руки. А однажды, после «Изрядно о Пресвятей…», прочитав тайную молитву «О святем Иоанне Пророце… о всехвальных Апостолех… о всех святых и… о усопших», где далее «Еще приносим Ти словесную сию службу о вселенней…» — Владыка, показывая рукой на текст молитвы, сказал: «Вот видишь, мы молимся о всей вселенной!» И такие моменты, конечно, были для меня очень отрадны. Поэтому я всегда старался быть около него с книгой — чиновником архиерейского служения.

Проповеди Владыки были очень простыми, доходчивыми. Его речь, даже в домашнем обиходе, отличалась четкостью, грамотностью. Тем более проповеди — ничего лишнего, все на месте, все понятно и доступно.

Во дни воскресные после Литургии Владыка благословлял народ. Благословение длилось иногда более часа и в течении этого времени народ пел и Владыка пел вместе со всеми. Начинали с простейшего: «Воскресение Христово видевше…» — и пели все, что относится к Воскресению. Затем Владыка начинал, а народ подхватывал другие песнопения, преимущественно Богородичные тропари и кондаки. Я удивлялся — какая память у этого старца-святителя, сколько он смог их вместить! И это пение не прерывалось до тех пор, пока Владыка не благословит весь народ.

Потом провожаем его до притвора, перед притвором снимаем мантию. И когда мантию снимаем, он обязательно что-то народу скажет. Младшие уносили мантию в алтарь, старшие провожали его до машины. А люди, хотя он только что благословил всех и каждого в отдельности, снова тянут к нему для благословения руки. А я-то, учась в Семинарии и Академии, часто видел, как архиерей властно идет, а иподиаконы всех оттесняют, и тоже пытаюсь оттеснить народ, но Владыка снова: «Не надо, — говорит — что ты делаешь?» И пока через притвор проходит, опять с чем-то к народу обратится. Потом спускается со ступеней к машине, а там народа — тьма! Окружили машину, он еще им что-то говорит, а потом добавит: «Жаль мне вас отпускать!» (А времени уже третий час дня). Сел в машину, поехал. И так каждый раз.

Помню, как на Крещение ходили воду святить. Громаднейшее многотысячное шествие, преградив дорогу транспорту, следовало по улицам города на реку Весновку. Впереди мужчины несли хоругви, протодиакон о. Михаил Попенко своим мощным басом-profundo читал паремии, Владыка нес на воздухе на голове крест. Было скользко, мы поддерживали его под руки.

Потом я стоял на высоком берегу этой мчавшейся с горных вершин реки, но мне было слышно каждое слово совершавшего Великое водосвятие Владыки. «Во Иорда-ане крещающуся Тебе, Го-осподи-и, — запел, погружая крест во иордань, Владыка — Троическое явися поклоне-ение-е…» — подхватили тысячи голосов. Загремели ружейные выстрелы, полетели пущенные в небо голуби.

Обратный путь Владыка тоже шел пешком со всем народом. Он был уже в митре, с жезлом. Справа от дороги велось строительство какого-то здания, на котором работали пленные японцы и наши русские рабочие. И Владыка, несмотря на то, что расстояние от дороги до стройки было довольно значительным, увидел, как эти рабочие просят у него благословение и благословил их.

Крестный ход возвратился в Никольский собор, Владыка закончил службу и затем до четырех часов дня благословлял свою паству.

Еще помнится, как в Великий Четверг 1948 года Владыка совершал чин омовения ног. Это была долгая и дивная служба. Со всех городских церквей и из области приехали священники — 12 человек. А Апостола Петра изображал тогда о. Исаакий. Ох, народ плакал! «Владыченька-то батюшкам-то ноги умывает!»

Очень благостный был Владыка, очень добродушный. Хотя строгость, сдержанность чисто церковная были ему присущи.

Весь облик митрополита Николая был прекрасным, одухотворенным, Белая небольшая, но окладистая борода, такие же седые и густые брови, длинные до поясницы волосы. И, бывало, когда мы облачали его на кафедре, я любовался белоснежностью этих волос.

Иной раз в будничные дни на утрени Владыка сам читал каноны — нараспев, неспешно. Особенно красиво читал Евангелие, очень осмысленно выделяя слова. У него было продумано все до мелочей. Если читал молитвы, он произносил их с такой проникновенностью и верой, что возникало чувство — на такую молитву должен быть ответ.

Владыка служил почти каждый день. Однажды под праздник пророка Илии у него разболелся глаз и он поехал на Всенощную с перевязанным глазом. «Владыка, может Вам не служить?» — говорю ему по дороге в собор. «Ну как же, — отвечает, — пророк Илия накажет».

Часто сам становился на левый клирос, управлял хором, канонаршил. Однажды в Пантелеимоновом приделе совершалась полиелейная служба и Владыка не служил, а управлял левым клиросом. Проканонаршив: «на горах станут воды…», он показал мне на виднеющиеся через окно собора снежные вершины Заилийского Ала-Тау: «Посмотри, — сказал он — и в самом деле воды на горах стоят!» И на акафисте Святителю Николаю любил канонаршить с левым хором стихиру «Человече Божий…». Владыка начинал своим бархатным сильным баритоном, хор вторил ему. Это были такие прекрасные и воодушевленные службы, каких я не видел более нигде и никогда, хотя в жизни своей много слушал церковного пения и участвовал во многих торжественных богослужениях в разных российских соборах.

 

До приезда владыки Николая в Алма-Ату все православные храмы в городе были закрыты и последний преданный Православию святитель архиепископ Алма-Атинский Тихон (Шарапов) расстрелян в 1937 году. С этого времени и до 1944 года в Алма-Ате действовала только обновленческая церковь. И хотя с 1937 года прошло лишь около десятка лет, но бывшая в то время атмосфера страха, подозрительности заставляла людей если не забыть о Боге, то глубже в душе хранить и прятать память о Нем.

И вот, после войны, после разрухи, гонений, после того, как все, казалось бы, сошло на нет и последнее, что было, дорубали обновленцы, приехал владыка Николай и то, что в народе, в сердцах человеческих сохранялось, ту искру любви к Богу и веры в Него Владыка разжег на всю Казахстанскую епархию. При владыке Николае души человеческие раскрылись, и тот огонек, что тлел еще в душе народной под каким-то налетом, под пеплом, вновь разгорелся. Вот это была задача митрополита Николая. И он это сделал, он добился этого, он все воспламенил, зажег своей молитвой, горением своего духа. Он проявил себя, как действительно заступник, ходатай, молитвенник. И это чувствовалось не только в Алма-Ате. Я помню люди из областей приезжали и говорили, что после посещения их владыкой Николаем у них все стало по-другому, все ожило. И уже после его кончины я с архиепископом Иннокентием[28] ездил по епархии и не раз приходилось слышать на приходах, что при владыке Николае все загорелось — стали служить, стали с душой молиться.

Владыка Николай приехал в Алма-Ату в 1945 году под Иверскую осеннюю. И сам он рассказывал, что всю жизнь почитал Иверскую икону Божией Матери. И умер он ровно через 10 лет — вечером в канун Иверской. О. Исаакий говорил, что такие совпадения не случайны — провиденциальны. И когда его хоронили, когда чуть не весь город провожал Владыку в последний путь, помню, о. Анатолий Синицын сказал в прощальном слове: «Владыка Николай как свеча горел на церковной свещнице, пламенел смирением, кротостью, любовию, верою и молитвою — горел, догорал, погас. Теперь уже вы, дорогие мои, больше не услышите: «Пойте, други мои!» Все плакали тогда навзрыд.

А мне самому думается, что как Владыка пел и любил петь «Богу моему, дондеже есмь…», так, наверное, Господь и там, на Небе, дал ему хорик. Наверное со всеми алматинцами так же и поют непрестанно. «Пойте, други мои, пойте!»

_____________________

 

Более четырех десятилетий прошло с того времени, как был призван в небесные обители митрополит Алма-Атинский и Казахстанский Николай. И многие из тех, кто  в жизни временной воспевал вместе с Владыкой молитвенную песнь Богу, так же переселились в вечность. Но память о дивном молитвеннике, о старце-архиерее не умирает среди казахстанской паствы. Новое поколение, не знавшее митрополита Николая, но впитавшее от поколения предыдущего благоговейное отношение к Владыке, вписывая имя его в свои синодики для молитвенного поминовения и посещая место его блаженного упокоения, продолжает чтить его память.

Могила митрополита Николая действительно стала святым местом для православных алмаатинцев и предметом паломничества для тех, кто посещает наш город. И если прийти туда даже в будний день, то непременно можно застать там молящихся. И в какое бы время года мы не оказались на его могиле, там всегда можно увидеть свежие букеты цветов, оставленными любящими почитателями Владыки. И теперь уже не важно — знал человек митрополита Николая или не знал, все православные алмаатинцы считают себя его духовными детьми, а самого Владыку своим отцом, ходатаем и покровителем. И если у кого-то случается несчастье или возникают затруднительные обстоятельства, самый первый совет, который дадут страждущему человеку алмаатинцы, это: «Поезжайте к Митрополиту». И можно не сомневаясь сказать, что обращавшиеся к владыке Николаю в молитве за помощью, не уходили от его могилы не услышанными и не утешенными. Здесь успокаивается душа, утихает боль сердечных ран и предстательством Алма-Атинского святителя человек получает облегчение и явную помощь в своих нуждах.

Каждый год 25 октября накануне празднования Иверской иконы Божией Матери во всех церквах г. Алма-Аты стало уже неотъемлемой традицией совершать заупокойную  Литургию и панихиду о упокоении в селении праведных приснопамятного Митрополита Николая. После панихиды о почившем Святителе от Свято-Никольского собора, который стараниями Владыки был восстановлен из «мерзости запустения» и в дальнейшем стал местом его служения, отъезжают специально заказанные автобусы, которые доставляют верующих на Центральное кладбище к могиле митрополита Николая, где собором священников служится лития и говорятся теплые слова воспоминаний. И, как часто это бывает, не торопится православный люд покидать дорогую могилу, а еще долгое время под благодатным покровом молитв дорогого Старца-митрополита, «едиными усты и единым сердцем поет», славословя и благодаря Бога и Благую Вратарницу за этот дар — иметь на далекой от Российских пределов земле Казахстана своего молитвенника, предстателя и теплого ходатая за народ Божий, за веру Православную, каким является для нас Святитель Алма-Атинский и Казахстанский Николай.

 

 

 

 

Архимандрит Исаакий (Виноградов)

Избранные стихи.

 

Ко дню 4-й годовщины

приснопамятного владыки  нашего

митрополита Николая.

 

/† 12-25 октября 1955 г./

 

«Радуйся, благая Вратарнице,

двери райския верным отвер-

зающая».

Посвящается б. его духовнику

и усердному чтителю, и частому

его могилки посетителю

о. протоиерею Даниилу Ушакову.

 

 

Мы над могилою твоей

Воспели песнь твою любимую…

О, сколько сам ты в жизни всей

Пел «Купину неопалимую»,

 

«Скорбящих Радость», «Умиление»,

Нечаянной утехи Дарницу,

Сердец недобрых Умягчение,

Благую райскую «Вратарницу»!

 

Мы Ей твое вручаем шествие

В небесно-светлые обители,

Где ждали твоего пришествия

Давно отшедшие святители.

 

Ты с ними вкупе славишь Чистую,

Как на земле Ее прославил ты.

Осиротелым же — лучистую

Святую память нам оставил ты.

 

 

А. И. 1959 г. г. Елец.

 

 

К пятилетию со дня

кончины митрополита Николая.

 

 

Прошло пять лет, как с нами нет

Тебя, Отец, учитель.

Но из-за гроба шлешь привет,

И как лампада льешь нам свет

Ты — добрый просветитель.

 

Мы сердцем слышим голос твой

Проникновенный и живой,

Зовущий нас ко благу.

Мы как бы видим пред собой

Тебя, о Лебедь наш седой,

В очах таящий влагу

 

За нас готовых литься слез

С мольбой: избавить нас от гроз,

От злых волнений моря

Житейского; чтоб Сам Христос

Нам избавление принес

От бед, скорбей и горя.

 

Мы вспоминаем: ты учил

И сам тому пример явил,

Как славить Приснодеву:

«С поклоном,» — мерно ты твердил,

И первый голову клонил

Ты к каждому припеву.

 

Ты нам желание свое,

В него влагая сердце все,

Поведал многократно:

Чтоб стадо верное твое

С тобой в иное бытие

Вошло, и там приятно

 

Воспело Господу хвалу,

Земли оставив мрак и мглу,

Во светлостех сияя

Святых, далеких мира злу,

Поправших ересей хулу,

Вкусивших сладость рая.

И молим мы, о наш Отец,

И пастырь верных ти овец,

И Божий друг: халуги,*

Распутья жизненных путей

Исправь ты для своих детей,

Ведь мы же… твои други!

 

* Халуги — изгороди (Ев. Луки, 14, 23.).

 

А. И. 1960 г. г. Елец.

 

 

 

К семилетию со дня

кончины митрополита Николая.

 

/25/ 12. Х. 1962.

 

 

Семь лет — священное число —

От тех печальных дней прошло,

Когда в далеком Верном граде

В церковной пели мы ограде

Канон «Помощник, Покровитель»,

И покидал нас наш Святитель…

 

Он обошел Господень дом,

Где прослужил десятилетье,

И вот уже не многолетье,

Но память вечную поем

Мы со слезами все о нем.

 

Торжествен был последний ход

По стогнам града на кладбище.

Сорокатысячный народ

К его последнему жилищу

Владыку-старца проводил.

И день к закату подходил,

Когда над тихою могилой

Со умиленьем спето было

Его завета в исполненье

Любимейшее песнопенье,

Дабы отверзла двери рая

Ему Вратарница благая!

 

Теперь — чрез 7 печальных лет

Он из-за гроба шлет привет*

Мне — сыну — мантией своею,

Как Илия слал Елисею.

Я эту «милоть» получил,

И с ней отца благословенье,

Ему в ответ благодаренье

Воздать хочу я, ощутив

В душе тепло и умиленье.

 

Святитель верный и благой,

И Господом благословенный!

Ты в сердце нашем — все живой,

И благостный и незабвенный!

И мы к тебе опять стремим

Свои мольбы и пожеланья;

Склонись к нам, сиротам своим

И утоли наши страданья;

И Господа моли за нас,

Да даст нам в эти дни терпенья,

Наставит нас на путь спасенья

И сократит мучений час.

А по кончине даст нам радость:

За гробом, в жизни неземной

Нам неразлучно быть с тобой!

 

А. И.

 

* Мною получена из Киева от мо-

нахини Варвары (Веры Афанасьевны

Фомушкиной) мантия Владыки на мо-

литвенную память.

 

 

 

 

 

К тринадцатилетию кончины

митрополита Николая Алма-Атинского

и Казахстанского.

 

 

Не меркнет память о святителе,

Кому был верен Верный град,

Кого Господь в Свои обители

Призвал 13 лет назад.

 

Звучит надгробное рыдание

Над местом, где он мирно спит,

И светлое воспоминание

Народ о нем в душе хранит.

Оплакан паствой своей верною,

Он духом жив, он сердцем с ней.

Нам жизнью послужив примерною,

По смерти стал еще родней.

 

И верим: у чертога Божия,

О коем пел в страстные дни,*

И у Господнего подножия

За нас он льет мольбы свои…

 

Октябрь 1963 г.

г. Елец.

 

* Кто может забыть, как в дни Стра-

стной седмицы Владыка сам воспевал

в храме «Чертог Твой вижду, Спасе

мой, украшенный»?

 

 

К шестнадцатой годовщине

кончины приснопамятного

владыки митрополита Николая.

 

 

16 лет умчалось в вечность

Со дня кончины дорогого…

Но не уменьшилась сердечность

Воспоминания живого.

 

О нашем старце седовласом,

Наставнике любви и света,

Который величавым гласом,

Звучавшим теплотой привета,

 

Нас призывал к объединенью

Во Имя Троицы Священной,

И общему учил нас пенью

Во время службы вдохновенной.

 

Колена сердца преклоняем

Мы пред заветною гробницей

И со слезами умоляем:

«Не перестань нам быть зарницей

 

Мглу прегрешений разгоняя

И наши сумрачные лица

Своей улыбкой озаряя.

 

Учи нас правде из-за гроба,

Чтоб жизнью Богу мы служили,

Чтобы  и ненависть и злоба

От нас далече отступили.

 

Твои мы преданные чада

В своем усердии убогом,

Ты ж — негасимая лампада,

За нас горящая пред Богом…!»

 

А. И.

20. Х. 71 г.

г. Елец.

 

 

К семнадцатой годовщине

кончины митрополита Николая

Алма-Атинского и Казахстанского.

 

 

Хотя стоял осенний листопад,

Но солнечная выпала погода,

Когда воистину «весь потрясеся град»,*

И тысячи, и тысячи народа

 

Сопровождали «в путь всея земли»

Вождя духовного, светильника пред Богом,

И гроб его, сменяяся, несли

От церкви к кладбищу в порядке строгом.

 

Потоки теплых слез струились из очей

Его духовных чад осиротевших,

Надгробное рыдание ему воспевших,

Особо же — у запертых дверей

Монастыря, что Иверским когда-то звался

И по пути на кладбище стоял.

И мнилось: глас Вратарницы призвал

К Себе того, кто в жизни к Ней так рвался.

 

Желание почившего творя

Мы песнь последнюю пропели над могилой

С особой верой и духовной силой,

С надеждой на грядущее смотря.

 

Небесная Вратарнице Благая!

Слуге изшед навстречу Своему,

Отверзи благостные двери рая!

Да будет память вечная ему…

 

 

А.И.

Октябрь 1972 г. Елец.

* Ев. Матф. 21. 10.

 

 

К девятнадцатилетию со дня

кончины митрополита Николая.

 

 

Уж скоро два десятка лет

Отделят нас от дней прекрасных,

Когда светил нам тихий свет

Очей глубоких, мирных, ясных

 

Владыки нашего святого,

Который ласково, не строго

О Вечной Правде нам вещал

И всех к любви и миру звал.

 

«О, други!» — так нас называя,

Всех к пенью в храме приглашал,

И сам стихиры запевая,

Пример усердия давал

 

В служеньи Божию Престолу,

Сам воспаряя к высоте,

Но и поверженных, нас, долу,

Не покидая в суете…

 

Богатство духа нам оставил

Наш архипастырь и отец,

И много к Господу направил

Смятенных горестных сердец.

 

И вновь колена преклоняем

Мы перед Иверской святой,

Когда печально вспоминаем

Разлуку горькую с тобой.

 

О, пусть Вратарница благая

Приимет верного слугу

Господня в сень и кущи рая,

Седую увенчав главу

 

Венцем нетления и чести.

А мы все, собранные вместе,

Во умилении сердец

Воскликнем: «Добрый наш отец!

 

Всегда твой образ с нами будет,

И дивной доброты твоей

Никто, никто не позабудет..!»

А я, последний из детей

 

Твоей семьи, такой обширной,

Утешен в эти дни и рад,

Что в знак благословенья мирный,

Превысший всех иных наград,

 

Приял привет твой в назиданье:

То — митру старую твою!*

И в ней служа, я воспою

Тебе надгробное рыданье..!

 

 

12. Х. / 29. Х. 1974 г.  А. И.

 

*По кончине в Киеве «душеприказчицы»

покойного владыки Николая [монахини

Варвары (Веры Афанасьевны Фомушки-

ной )], я в эти дни получил на память о

нем митру.

 

 

 

 

 

 

Центральный архив УФСБ России, дело № Р-37614.

 

Народный комиссариат внутренних дел СССР.

 

Протокол допроса.

 1941 года июля 7 дня, я, следователь НКГБ СССР Кузнецов допросил в качестве обвиняемого Могилевского Николая Никифоровича.

В.: За какие преступления вы были арестованы в 1932 году?

О.: В 1932 году меня обвинили в проведении антисоветской работы.

В.: В каком году вы отбыли срок наказания?

О.: В 1937 году.

В.: Чем вы занимались с 1937 года?

О.: С 1937 года по день ареста я нигде не работал.

В.: На какие средства вы жили, если нигде не работали?

О.: Мне помогали сестры и родственники.

В.: Вы арестованы за проведение антисоветской деятельности, направленной против Советской власти. Расскажите следствию о всех ваших преступлениях, которые вы совершили на протяжении ряда лет.

О.: Никакой антисоветской деятельностью я не занимался и преступлений перед Советской властью я не совершал.

 

Протокол допроса от 14 августа 1941 года.

В.: Объясните, почему вы не работали?

О.: Я несколько раз просил у митрополита Сергия назначить меня в епархию, но он всякий раз мне отказывал, объясняя это тем, что я был в лагерях.

В.: Скажите, на какие средства вы существовали?

О.: Источником средств моего существования были — присылка денег верующими гг. Москвы и Орла, а так же периодическая материальная помощь, которую мне оказывал митрополит Сергий и мои родственники.

В.: Расскажите о своей антисоветской деятельности.

О.: Я признаю себя виновным в том, что неоднократно в присутствии ряда лиц из среды духовенства и верующих в антисоветском духе высказывал недовольство политикой партии и советской власти в отношении церкви. Считал политику партии и советской власти неправильной и заявлял, что советское правительство против воли верующих закрывает церкви и применяет репрессии к невинному духовенству в целях разгрома церкви. Мне, посвятившему всю свою жизнь церкви, было больно это [видеть], в связи с чем я так болезненно реагировал.

В.: Вы многое не договариваете. Расскажите, какую еще антисоветскую деятельность вы проводили?

О.: К тому, что я показал выше, больше сказать не могу. Протокол записан правильно, с моих слов, мною прочитан.

                                                         Могилевский.

Допросил следователь 5 отделения следчасти НКГБ СССР лейтенант госбезопасности Солошенко.

 

Протокол допроса от 20 августа 1941 года.

В.: Вы встречались с епископами, приезжавшими в г. Москву из западных областей Украины, Белорусии и Прибалтийских республик?

О.: Да, встречался.

В.: При каких обстоятельствах вы с ними встречались?

О.: В марте 1941 года митрополитом Сергием были вызваны митрополиты и епископы западных областей Украины, Белорусии и Прибалтийских республик для решения церковных вопросов. Я был так же приглашен.          

В.: Назовите фамилии приехавших священнослужителей.

О.: Я знаю, что на приеме у митрополита Сергия были:

Митрополит Николай (Ярушевич)

Митрополит Александр (фамилию не знаю)    …. [Паулус (К. В.)]…

Митрополит Августин (фамилию так же не знаю)   … [Петерсон (К. В.)]…

Архиепископ Алексий (Громадский)

Епископ Симон (Ивановский).

Были еще два архимандрита, которых я не знаю.

В.: С кем из выше указанных вы вели беседы о положении церкви в СССР?

О.: Я беседовал почти со всеми, но чаще всего мне приходилось беседовать с митрополитом Августином и епископом Симоном.

В.: Расскажите о содержании этих бесед.

О.: Приезжие священнослужители задавали очень много вопросов о положении религии в Советском Союзе, о чем я их информировал.

В.: Вы вели с ними антисоветские клеветнические разговоры о положении религии в СССР?

О.: Антисоветских клеветнических разговоров я с ними не вел.

В.: Вы говорите неправду. Следствию известно, что вы приезжих священнослужителей снабжали антисоветской клеветнической информацией о положении религии в Советском Союзе. Вы этот разговор подтверждаете?

О.: Нет, не подтверждаю. Правда, я в беседе говорил, что большинство епископов в СССР находятся в тюрьмах и ссылках, но я считаю, что это не клевета, а, по моему убеждению, действительное положение.

В.: В этой беседе вы с антисоветских позиций заявляли приезжим священнослужителям о том, чтобы они готовились к разгрому церкви, к террору над духовенством и колхозным насилиям. А этот разговор вы подтверждаете?

О.: У меня не было такого разговора, я его отрицаю.

Протокол записан правильно, с моих слов, мною прочитан.

                                                                          Могилевский.

Допросил следователь 5 отделения следчасти НКГБ СССР лейтенант госбезопасности Солошенко.

 

Протокол допроса от 23 августа 1941 года.

В.: Расскажите подробно за что вы были арестованы в 1932 году?

О.: Я не помню, за что был арестован, т. к. прошло много времени.

В.: Вы говорите неправду. На допросе 7 июля 1941 года вы показали: «В 1932 году меня обвинили в проведении антисоветской работы». Объясните, почему вы хотите скрыть причину своего ареста?

О.: Я виноват, моя попытка скрыть от следствия причины ареста объясняется тем, что я не хотел рассказывать о своей прошлой преступной деятельности.

В.: В таком случае расскажите подробно за что вы были арестованы и в чем вы себя признали виновным?

О.: Меня арестовали в 1932 году за проведение антисоветской работы среди церковников. В предъявленном обвинении виновным себя я не признал.

В.: Следствию известно, что вы до дня первого ареста, т. е. до 1932 года являлись руководителем и организатором антисоветской церковно-монархической группы «Ревнителей Церкви» в г. Орле. Вы в этом признаете себя виновным?

О.: Виновным себя в этом не признаю, т. к. никогда не был руководителем антисоветской церковно-монархической группы «Ревнители Церкви».

В.: Следствию так же известно, что вы, будучи руководителем антисоветской церковно-монархической группы «Ревнителей Церкви», насаждали антисоветские церковные ячейки, организовывали подпольные монастыри, церкви и проводили тайное пострижение в монашество.

А эту антисоветскую деятельность вы подтверждаете?

О.: Нет, не подтверждаю, т. к. антисоветской деятельности я не проводил.

В.: Вы говорите неправду. 12 февраля 1941 года вы собственноручно в своей автобиографии писали, что в 1928-29 годах вы давали разрешение на пострижение монашек.

Будете вы после этого отрицать свою подпольную церковную деятельность?

О.: Я отрицаю подпольную церковную деятельность и тайные пострижения в монашество. Что же касается моей записи в автобиографии, то я действительно давал разрешение на пострижение монашек, причем эти пострижения совершались открыто в храме.

В.: По отбытию наказания с кем из духовенства и монашества вы установили связь?

О.: Кроме упомянутых мною лиц на допросе 14 августа 1941 года других связей я не имел.

В.: Кого вы знаете из духовенства и монашествующих бывшего Даниловского монастыря?

О.: Хорошо знаю по Даниловскому монастырю епископа Феодора по фамилии Поздеевский, других же никого не знаю.

В.: Расскажите, как вы знаете Поздеевского?

О.: Поздеевского имя и отчество не помню, знаю, что священное имя он имел Феодор, знаю его с 1908 года как ректора Московской духовной академии, я в то время был студентом этой академии. В 1923 году я встречался с Поздеевским на его квартире, в то время он был настоятелем Даниловского монастыря. В 1924 году Поздеевского я случайно встретил в Бутырской тюрьме — я и он в то время были арестованы.

В.: За что вы были арестованы в 1924 году?

О.: В 1924 году я был с группой епископов арестован органами ОГПУ за что именно я не знаю, т. к. просидев в Бутырской тюрьме две недели, меня не допрашивали и не предъявляли обвинения и вскоре выпустили.

В.: Вы и здесь говорите неправду. Вам хорошо известны причины вашего ареста. Прекратите запирательство и отвечайте за что вы были арестованы?

О.: Я еще раз заявляю, что мне не известны причины моего ареста.

В.: Вы были осуждены в 1924 году?

О.: Нет.

В.: Скажите, какого религиозного направления придерживался Поздеевский?

О.: Мне известно, что Поздеевский с 1928 года был противником Сергиевского направления, т. к. считал, что митрополит Сергий советской ориентации, он же, Поздеевский, был антисоветской реакционной ориентации и придерживался линии Петра, который стоял на контрреволюционных позициях и перехода Церкви на нелегальное положение.

В.: Откуда вам это известно?

О.: Обо всем выше сказанном мне стало известно от митрополита Сергия, с которым я неоднократно беседовал по этому вопросу.

В.: Где в настоящее время находится Поздеевский?

О.: Мне известно, что Поздеевский неоднократно арестовывался и осуждался и где находится в настоящее время — я не знаю. После 1924 года я с ним не встречался и переписки не имел.

В.: Вы разделяли антисоветские взгляды Поздеевского?

О.: Нет, не разделял.

В.: Кто еще вам известен из священнослужителей и монашествующих бывшего Даниловского монастыря?

О.: Больше я никого не знаю.

В.: Не говорите неправду. Следствию известно, что вы имеете связи с бывшими монахами Даниловского монастыря, совместно с которыми являетесь сторонником перехода Церкви на нелегальное положение.

Перестаньте скрывать и рассказывайте о вашей связи с монахами бывшего Даниловского монастыря.

О.: Я заявлял и заявляю, что по Даниловскому монастырю больше ничего не знаю.

В.: Следствию известно, что вы, будучи враждебно настроены к существующему советскому строю, проводили активную работу среди верующих за переход Церкви на нелегальное положение.

Вы это подтверждаете?

О.: Как ранее я показал, признаю себя виновным в том, что неоднократно в присутствии духовенства и верующих высказывал антисоветские разговоры, направленные против политики ВКПБ и Советского правительства, что же касается работы среди верующих за переход церкви на нелегальное положение, то я это отрицаю.

В.: Следствию так же известно, что вы, создавая подпольные монастыри и церкви, совершали там религиозные служения.

А это вы признаете?

О.: Нет, не признаю.

В.: В таком случае объясните, на какие средства вы существовали?

О.: На прошлых допросах я показал, что источниками моих средств являлись: периодическая присылка денег от верующих гг. Москвы, Орла, помощь митрополита Сергия и родственников.

В.: Вы опять не хотите сказать правду.

Следствию известно, что источником вашего существования являлась подпольная церковь.

Намерены ли вы после этого говорить правду?

О.: Я заявляю правдиво, что никакой подпольной церковной деятельностью не занимался и, следовательно, других источников средств, кроме сказанных выше, у меня не было.

Протокол записан с моих слов верно.

                                                     Могилевский.

Допросил следователь 5 отделения следчасти НКГБ СССР лейтенант госбезопасности Солошенко.

Могилевский Ф. Н. реабилитирован 4 июля 1989 г.

«Подпадает под действие ст. УК Президиума Верховного Совета от 16 января 1989 г. «О дополнительных мерах по восстановлению справедливости в отношении жертв репрессий, имевших место в период 30 — 40-х и начала 50-х годов».

[1] Митрополит Мануил (Лемешевский) в «Каталоге русских православных архиереев» пишет, что «…с конца 1922 года владыка Николай несколько месяцев примыкал к обновленцам. Затем, узнав о ложности действий последних, удалился от них и тайно скрывался в монастыре «Божье дело», приписанном к Ниловой пустыни». Однако, по мнению лиц, близко знавших владыку Николая, факт пребывания его в обновленчестве, является сомнительным и не вполне обоснованным.

[2] В Бутырской тюрьме в этот период томились архиепископы Феодор (Поздеевский) и Серафим (Мещеряков), епископы Иркутский Гурий (Степанов), Звенигородский Николай (Добронравов), Винницкий Амвросий (Полянский), Смоленский Валериан (Рудич), Богородский Платон (Руднев), Коломенский Феодор (Ганецкий), Петропавловский Григорий (Козырев).

[3] Архив УФСБ Российской Федерации, дело № Р-37614.

[4] Митрополит Мануил (Лемешевский), «Каталог русских православных архиереев».

[5]Архив УФСБ по Курской области, дело № 10015 П т.2.

[6]Архив УФСБ по Курской области, дело № 10015П т.2.

[7]Вера Афанасьевна впоследствии приняла монашеский постриг с именем Варвара, а перед кончиной — схиму.Скончалась 30 июня 1974 года в Киеве в Покровском монастыре.

[8]Центральный архив УФСБ России, дело № Р-37614.

[9] Молитвенный дом в Челкаре в честь Вознесения Господня был зарегистрирован в 1946 году. ЦГА РК,  ф. 1709, оп. 1, д. 3.

[10] Протоиерей Владислав Цыпин «История Русской Церкви», издательство Спасо-Преображенского Валаамского монастыря, Москва 1997 г., книга девятая, стр. 304.

[11]Архив УФСБ РФ, дело № 3230.

[12]Окончание срока ссылки должно было последовать 27 июня 1946 года.

[13]ЦГА РК, фонд 1709, оп. 1 д. 7.

[14]В ее состав вошла вся государственная территория Казахской ССР, кроме Петропавловской и Семипалатинской областей, которые оставались в составе Новосибирской епархии. В 1948 году была выделена Семипалатинская епархия, в состав которой входили Семипалатинская, Павлодарская и Восточно-Казахстанская области. В 1950 году они отошли к Алма-Атинской и Казахстанской епархии. Поэтому с 1950 года архиепископ Николай имел в своем окормлении весь Казахстан. (ЦГА РК, фонд 1709)

[15]Однако в докладной записке Патриарху Алексию владыка Николай писал: «…фактически открытие Алма-Атинской и Казахстанской епархии, следует считать с 1 ноября 1945 года, т. е. с моего прибытия на Алма-Атинскую кафедру и вступления в управление епархией». (ЦГА РК, фонд 1709, оп 1, д 7).

[16] Придел в честь вмч. Пантелеимона в Никольском соборе был освящен архиепископом Николаем 3 августа 1947 г. Немногим раньше — в Вербное Воскресение 6 апреля — Владыка освятил вновь устроенный в нижнем этаже собора храм в честь Успение Божией Матери.

[17]По традиции чтение этих акафистов совершается в Свято-Никольском соборе до сего дня.

[18] Последнее катастрофическое Верненское землетрясение, происшедшее в 1911 г. разрушило город до основания и унесло множество человеческих жизней. Ему предшествовали землетрясения разрушительной силы, происшедшие в 1887 и 1889 гг. Последний селевой поток катастрофического характера прошел по городу в 1921 г. Город Верный в прежние времена называли «город на вулкане».

[19] Преподобный старец схиархимандрит Севастиан Карагандинский, исповедник, причислен к лику местночтимых святых в 1997 году.

[20] Хлопоты о регистрации Большемихайловской общины г. Караганды велись с ноября 1946 г.. Община зарегистрирована в 1955 г. в день празднико Вознесения Господня. ЦГА РК, ф. 1709, д. 66.

[21] О подробностях этого события известно из рассказа медсестры Александры Осиповны Эрикайне, сопровождавшей Архиепископа Николая в этом полете. Сам Владыка рассказывал об этом крайне редко. В дневниках же Владыки имеется лишь такая краткая запись о посещении Москвы:

» С 23-го по 8-е июля был в Москве, участвовал в Сесии Синода.

29-го на Петра и Павла участвовал в служении Божественной Литургии с Святейшим Патриархом Алексием и митрополитом Николаем Крутицким в церкви Свв. Апостолов Петра и Павла, что на Преображенской площади.

4 и 5-го посетил Свято-Троицкую Лавру, где сослужил Святейшему Патриарху Алексию и другим Святителям. Лично я служил Всенощную и Божественную Литургию в Успенском соборе. Всенощную 7-го сослужил Святейшему Патриарху в Елоховском соборе. 8-го утром отбыл в Алма-Ата».

Так же в письме к протоиерею Иоанну Дубакину в г. Ригу Владыка писал: «Путешествие мое в Москву было сопряжено с опасным приключением, о чем узнаете из прилагаемой здесь информации по епархии. Милость Его была с нами! …Скоро (19.X.) я опять должен выехать в Москву на заседания, но теперь уже поездом — пресыщен летанием». Конец сентября 1947 г.

[22] Митрополит Евлогий (Георгиевский), с 14. 05. 1914 г. архиепископ Волынский и Житомирский; с 1919 г. в эмиграции; с марта 1921 г. управлял русскими западно-европейскими приходами; с 10. 06. 1930 г. уволен от управления; с 1931 г. в юрисдикции Конст. П.; 2. 09. 1930 г. воссоединился с РПЦ; †8. 08. 1946 г.

[23] Архиепископ Сергий (Королев), 17. 04. 21 г. хирот. во епископа Бельского, упр. Холмской епархией; в 1922 г. выслан польскими властями в Чехословакию; с 1922 г. викарий митр. Евлогия; с 17. 04. 1946 г. архиеп. Венский, вик. Западно-Европейского экзархата; с окт. 1946 г. экзарх Среднеевропейских православных Церквей МП; с 16. 11. 1948 г. архиеп. Берлинский и Германский; с 26. 09. 1950 архиеп. Казанский и Чистопольский; †18. 12. 1952 г..

[24] Верненский Иверско-Серафимовский монастырь основан в 1910 г., закрыт большевиками в 1922 г.

[25] По просьбе жителей города Верного частица мощей великомученика Пантелеимона была передана в 1910 году настоятелем Русского на Афоне Пантелеимонова монастыря в Николаевскую церковь (ныне Никольский собор), где в приделе Великомученика Пантелеимона хранится до сего дня.

[26] Имеется в виду сваренная из металлических прутьев в форме часовни ограда на могиле митрополита Николая.

[27] Местночтимый праздник, установленный в 80-е годы прошлого столетия в память об избавлении местности от саранчи по молитвам к мученице Параскеве в 9-ю пятницу по Пасхе.

[28] Архиепископ Иннокентий (Леоферов) с 1958 по 1960 гг. управлял Алма-Атинской и Казахстанской епархией.

 

Текст книги В. В. Королевой «Жизнеописание митрополита Алма-Атинского и Казахстанского Николая (Могилевского), исповедника» 

Просмотрено (960)